Лига мартинариев - [30]

— Почему ты пропустила ко мне этих девок?

— Когда?

— Полчаса назад.

— К вам никто не заходил. Двое из отдела экономики ждут, когда вы их сможете принять. Но велено было подождать. Я… — секретарша поджала губы, давая понять, что оскорблена.

— Получается, что никого не было?

Старик взял со стола послание Великого Ординатора и смял. Секретарша едва заметно подмигнула охраннику. Нет, такого не может быть. Ему просто почудилось… Как и эти две девчонки, что заходили без спросу.

— Вы слышали про Ораса? — спросила секретарша, не торопясь выходить.

— Эта вчерашняя стычка на дороге? — Старик поморщился. — Я уверен, что стрелявшего найдут. Тоссу я уже звонил и сделал выговор.

— Нет, другое, — Старику показалось, что секретарша как-то странно улыбнулась. — Его сын в больнице. Черепно-мозговая травма. Говорят, мальчик уже труп, жизнь поддерживают искусственно.

Старик почувствовал, как тугой комок набух где-то возле желудка. Он видел Олежку две недели назад на балу в честь Дня города. Мальчонка в новеньком отглаженном костюмчике-тройке, при белой рубашке и галстуке-бабочке, подошел к нему с серьезным видом и сказал: «Здравствуйте, господин мэр. Ну, как дела?» Орас смеялся. И все вокруг — тоже. Гости держали в руках по бокалу с мадерой урожая 1853 года и говорили о больнице, о новом корпусе и о новом буфете, который Орас собирался там открыть. Орас обещал закупить часть оборудования и подарить больнице.

«Черт возьми, откуда ты берешь деньги? Рисуешь их, что ли»? — спросил Старик.

А Орас рассмеялся:

«Я — люден».

«Что это значит»? — не понял Старик.

«Я уникален. Я умею работать. В отличие от девяноста девяти процентов нашего населения».

Потом следовал обед. На первое подали наваристый рыбный бульон, приправленный чесноком. На второе — морской окунь-гриль с оливковым маслом и сухое белое вино с прохладным ароматом персиков и миндаля. Далее… Об этом обеде можно было вспоминать, как о свидании с юной любовницей.

«Орас, я велю поставить тебе памятник на Звездной… из чистого золота», - шептал Старик всякий раз, когда подавали новое блюдо.

Перед обедом Старик перерезал ленточку на открытии детского театра после ремонта. Милые карапузики в нарядных платьицах и отглаженных костюмчиках старательно хлопали в ладоши. Старик умилялся. До слез. Город выглядел умиротворенным и ухоженным. Ничто не предвещало грозы.

«Видите, как просто сделать всех счастливыми…» — смеялся Орас.

Неужели он верил, когда говорил «всех»?

«Недопустимое падение энергопатии»… - скомканное послание Великого Ординатора жгло ладонь.

5

На следующий день я ожидала, что кто-нибудь свяжется со мной и потребует отчета. Не то, чтобы я очень хотела выслушивать поучения, просто не терпелось заявить, что я отказываюсь от почетной роли мартинария, и мне глубоко плевать на все указы Лиги. Телефон был единственным шансом с ними связаться. Но никто и не думал звонить. Я несколько раз подходила к аппарату — проверяла, работает ли. Заунывный шакалий гудок сообщал, что да, готов передать любую срочную гадость, но время шло, а тишина не прерывалась. Даже у Пашки за стеной царила мертвая неподвижность. Хотя нет, наверное, Пашка уже отправился в мэрию — охранять спокойствие города. Не меня же ему охранять, в самом деле. Хотя я не удивилась, если бы он оставил мне под дверью пару своих директив. Прежде он часто устраивал подобное. Воспитывал меня. Наставлял.

Я приникла ухом к стене, пытаясь определить, есть ли там хоть какое-нибудь биение жизни…

— Ну и что слышно? — прозвучал у меня за спиной голос Ораса.

Я взвизгнула от неожиданности и нелепо взмахнула руками, едва не свалившись с дивана, на котором сидела.

— Было не заперто, — объяснил Орас внезапность своего появления.

Светлый летний костюм, прежде казавшийся таким изысканным, сидел на нем мешковато. (Разумеется, это был другой костюм — прежний наверняка пришлось выбросить.) Со вчерашнего дня Орас сильно переменился чисто внешне — как-то сразу похудел и потемнел лицом, исчезла прежняя грубоватость черт, казавшийся мягким нос обнаружил ястребиную горбинку, рот слегка надломился в изгибе, а впалость щек удлинила овал лица. Глаза сделались больше и тоже как будто потемнели. Я рассматривала его совершенно бесстыдно, и мне стало казаться, что Орас — именно тот человек, о котором я всю жизнь мечтала, человек, чью душу я могу воспитать и облагородить своим старанием. Сначала я надеялась урода Вада обратить в красавца, но не преуспела. Потом безуспешно пыталась беспутному Кентису привить добропорядочную положительность, толком не зная, нужна ли она ему. Наконец наступила очередь Ораса. Я вновь ощутила себя восходящей путеводной звездою, еще не знающей, куда и зачем вести этого человека. Но сама возможность путеводности так меня окрылила, что от волнения мне стало не хватать воздуха, и я, соскочив с дивана, настежь распахнула окно.

— Давно пора, — кивнул одобрительно Орас. — Дымом воняет ужасно.

— Как Олежка? — спросила я, сознавая, что причиняю боль, но при этом почему-то считая, что боль надо непременно причинить.

— Плохо… — он выдохнул это слово так, что после звонкого «л» вырвалось против его воли нестерпимое, непереносимое «о-о-х», будто невидимая рука всадила тупой нож ему под ребра.