Лифт вниз не поднимает - [8]
— Какое безобразие! Позор! В чем дело, Николай Павлович?
— Не знаю, не знаю! НЕ Я РАЗГОНЯЛ УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ! — зло выпалил Акимов.
Николай Павлович не любил оперетту. Особенно он не любил одну опереточную примадонну, которая до преклонных лет позволяла себе любые непристойности, лишь бы сорвать аплодисменты. Характеристика Акимова была убийственна: “ТВОРЧЕСКУЮ ПАЛИТРУ ЭТОЙ АКТРИСЫ ОБЕДНЯЕТ НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПЕРДЕТЬ НА СЦЕНЕ!”
Афиши с интригующим названием “А мы отдыхаем так!” приглашали любителей эстрады на нашу первую программу. И снова предстартовая лихорадка, и снова ожидание премьеры…
Для этого ансамбля я написал двадцать песен. Из них две были бесспорными шлягерами, по-современному — хитами: “Дождик” (“…кап-кап-кап-кап, каплет дождик…”) и “Парень с Петроградской стороны”. Обе на стихи Кима Рыжова. Я и сейчас храню маленькую пластиночку, “сорокапятку”. На ней Кимуша со своим неизменным “р-р” поет с оркестром про парня с Петроградской стороны, которого “не раз встречали вы на берегах Невы”. Известный ленинградский композитор Г. Носов, прослушав эту запись, не преминул мне заметить: “Ты, Колкер, неглупый человек. И я не хочу тебя обидеть. Но тактически было бы правильнее записать эту песню, где уж больно много буквы “р”, с другим исполнителем. Русским”.
Звездой нашего ансамбля была Нонна Суханова — обаятельная, долговязая нескладуха. С обезоруживающей улыбкой она божественно пела под Эллу Фитцджеральд. Именно она исполняла мой “Дождик”.
Эта песня — гвоздь программы. Как и другие, она была театрализована. Кроме солистки на сцене выступал балет. Но какой балет!
Поскольку место действия песни — пляжу Петропавловской крепости, наши танцовщицы были (о, ужас!) в купальниках.
На приемке спектакля Главным управлением культуры Ленинграда больше всех возмущалась Нина Пельцер. Она решительно требовала запретить этот номер.
— Омерзительная вульгарность! Тлетворное влияние Запада! Куда смотрит комсомол?! — выкрикивала опереточная балерина, всю жизнь задиравшая в канкане выше головы свои очаровательные ноги!
Плотину прорвало! “Надолбы” из Главного управления культуры, перебивая друг друга, клеймили нас позором. Знаменитую оттепель слегка подморозило…
Но вот слово взял первый трубач оркестра, слесарь пятого разряда Геннадий Махов:
— А мы отдыхаем так! Не надо нас прикрывать. Нам, рабочему классу, это нравится!
После премьеры ко мне подошел Н. П. Акимов:
— Не можете, Саша, устроить мне в непринужденной обстановке встречу с Нонной?
На следующий день мама готовила фаршированную рыбу…
Нонна пришла пораньше и немного трусила. Звонок в дверь — и в комнату входит Николай Павлович со свитой: дирижер Анатолий Бадхен, режиссер спектакля Наум Бирман, Ким Рыжов и зав. сектором художественной самодеятельности ДК Промкооперации Исаак Эткинд, научивший меня закусывать водку сладким сырком с изюмом. Пришел еще кто-то. Не помню.
Акимов оценивает богато накрытый стол и плотоядно поглядывает на Нонну.
И вдруг Суханова, надев свою обезоруживающую улыбку, подходит к мэтру.
— Коля! Сядь со мной рядом! Не бойся! — ласково произносит наша нескладуха, поглаживая лысину Николая Павловича.
Метр позволил себе выпить рюмочку. Глаза его помолодели, и он угостил нас забавнейшими историями.
Нонна выпила рюмочек десять. Она взгромоздилась на рояль и села по-турецки, скрестив ноги. Белый треугольничек ее трусиков, как луч театрального пистолета, был направлен прямо в нос Акимову.
Нонна пела. Пела по-английски. Я аккомпанировал. Все умирали от удовольствия. Я умирал больше всех. “Колыбельная Птичьего острова“ приводила меня в сумасшедший экстаз.
Акимов попросил: “Саша, вызовите мне отдельное такси…”.
Утром позвонила Нонна.
— Ничего особенного. Даже платочка не подарил. Не ожидала.
Потом в портретной галерее Николая Павловича появилась новая работа. “Артистка Нонна Суханова”.
В 1957 году мы выступали в Москве на Всемирном фестивале молодежи.
Я давно приметил такую закономерность. После московских гастролей — будь то какой-нибудь театр или музыкальный коллектив — всегда наступает спад. Москва действует на периферию разрушительно.
Так было и с нами. Ансамбль стал разваливаться. Зато на профессиональную эстраду ушло более сорока человек. Назову лишь несколько имен. Лидия Клемент, Мария Пахоменко, Нонна Суханова, Герта Юхина, Георгий Штиль, Вячеслав Бесценный, Павел Кравецкий.
В ансамбле я впервые увидел Марию Леонидовну Пахоменко. Увидел и победил. Ей было девятнадцать, мне двадцать три. У нее была толстенная, до щиколоток белая коса и абсолютный слух. У меня были песни, скромная популярность и учащенное сердцебиение. Сорок лет мы вместе.
Сначала было трудно. Уволившись с инженерной работы, я лишился своих кровных 90 “рэ“ в месяц. И хотя первые мои песни исполнялись довольно широко, авторских гонораров я еще не получал.
Скажем, “Песенку почтальона” на слова Л. Норкина с успехом пела Майя Кристалинская в сопровождении оркестра Олега Лундстрема. Ну и что? Известность была, а денег не было. А тут семья.
В 1960 году у нас родилась дочь Наташа. На помощь родителей уповать не приходилось. В Машиной семье четверо детей, в моей — трое.
