Лидия и другие - [18]

Солодкевич был человек мудрый. А мудрость всегда ведь выглядит просто: пять-шесть движений и семь-восемь слов. Он послал Егора в магазин - дал три рубля на вдохновляющую влагу. Остальным сказал:

- Работать будете вместе: Егор - для затравки фольклорной ситуации выпивать с бабушками, а вы все в это время не зевайте-записывайте.

Витька Шиманов от Аграфены Петровны с трепетом записывал: "Полный колос клонится к земле, а пустой свою голову к небу топорщит". Ему казалось, что перед ним раскидывается вечная мудрость, залог всего самого лучшего на земле. Вот оно добро народное!

Лидия карябала своими клиновидными рунами: "на розову траву, ой да на розову траву". И этот формализм ее мучил и опустошал. Розовая трава какая-то инопланетная, откуда это залетело, раздраженно думала Лидия. Народ... Он сплошь окружен всякой зеленью - хвоей, листвой, травой... Куда его тянет на декаданс?!

Фая величаво запечатлевала: "Девки молоденьки - глаза-смородинки", убеждаясь: сама-то она полностью соответствует этому определению. Гарантия светлого будущего крепла в ней с каждым записанным словом.

Надька у пожилых сестер Отеевых услышала:

Девки, пойте, девки, пойте,

Я старуха, да пою.

Девки, дайте по платочку,

Я старуха, да даю.

Пропев, бабки смущенно потупились.

- А вы не стесняйтесь, - подбодрила их Надька, ощущая, как от спорящейся работы по всему телу разливается уют.

- А вы нам плесните, - с безучастным видом сказала старшая сестра, словно это взбрело ей в голову только что, а так-то ничего, вроде, и не хочется.

- Егорушка! - крикнула в окно Надька. - Иди сюда!

Егор прибежал со скляницей от Аграфены Петровны - разделил остатки всем, включая себя. Ожившие сестры дружно запели:

Девки, дайте, девки, дайте

я старуха, да даю!

А Женя Бояршинов в это время лежал на солнечной полянке и сочинял по поручению Солодкевича программу отвального концерта. В знак благодарности нужно было подарить колхозникам прозрачное веселье, показать, что ученые люди тоже могут веселиться. Однако муравьи залезли Жене в нежные складки тела, а оводы пытались отсосать его кровь. Насекомые были на стороне фольклора. Не вынеся этой пытки, Женя бросился бежать. Налетел на Солодкевича и неожиданно заметил, что тот похож на шмеля или другое опыляющее насекомое: полосатый свитер и рыжие кудри просто жужжат в глаза.

Возле калитки Анны Герасимовны стоял слегка подвяленный фольклором Шиманов, покуривая с довольным видом: много поработал.

- Ты будешь что-нибудь свое читать на отвальной? - отеческим тоном спросил Женя.

Шиманов сразу оживился и начал:

- Ну, бей меня, народ мой, бей,

Но справку при себе, что ты народ, имей!

- Ну хватит, - сказал Солодкевич, - Хорошо. А может, лучше ваше это... про акулу?

- Как там у тебя, - подхватил Бояршинов, - "За мною акула плывет и хочет мною поужинать, вот. Но я эту тра-та-рам акулу- ударю в скулу"?

- В шершавую скулу, - довольный, поправил Шиманов Женю. - Нет, не поймут селяне. А вот Егор тоже может пригодиться, - сказал добрый Шиманов .- Он всего Ильфа-Петрова наизусть знает.

Солодкевич разбудил Лидию в шесть часов:

- Шахецкая, сегодня вы услаждаете наши желудки. Не забыли?

Она пошла умываться к медному рукомойнику, который задумчиво, по-мойдодырски растопырился возле крыльца. И вдруг Лидия поняла: вот почему "на розову траву"! На кошенину падал свет зари и окрашивал ее в бледно-кисельные тона. Умывальник же уверенно вносил в это высокое звучание свою густую зеленовато-окисленную ноту.

Лидия добросовестно разварила в мелкую труху рыбные консервы, добавив неизвестное количество соли. При этом ее укусила какая-то муха: глаз заплыл и упрямо отказывался смотреть. Женя попробовал варево и сказал:

- Лао-цзы бы после первой ложки с осла упал.

- Ну, во-первых, с мула, а во-вторых, как даос он испытал бы озарение, - серьезно сказал Солодкевич.

Из клуба выбежала Надька и закричала:

- Приближается ураган! Приближается ураган!.. Кстати, Лидия, что с глазом?

Весь день небо что-то угрожало, обещало, но только к вечеру исполнилось предсказание радиоточки: деревья падали с зубным хрустом, в одном месте обрушился электрический столб, не стало света. Студенты во мраке укладывались на ночлег. Солодкевич, как позапрошлою ночью, втиснулся рядом с Лидией, посмеиваясь:

- Вы ведь теперь у нас соль земли!

А Лидия ничего не отвечала, опустошенная кулинарными неудачами, оплывшим глазом и разрушающейся жизнью. Никто не смотрит в ее сторону, вернее смотрят, но каким-то аннулирующим взглядом.

В это время рванул с новой силой ветер, с жалобным кряком полетело очередное дерево за окном, по крыше хлестнул ливень. И тут три местных голубчика пропели бодро, упирая на свое родное "О":

- И ДОрОгая не узнает, какОв танкиста был кОнец...

Надька и Фая заспорили, кому завтра дежурить по кухне. Когда в их голосах возникли кликушеские тона, Егор взмолился:

- Прошу: не надо крови! Я так ее боюсь.

Лидия улыбнулась его миротворческим усилиям и тут же засопела. Солодкевич выждал, когда по всем телам пойдет гулять обобщенно-ровное дыхание и срежиссировал случайное прижатие к Лидии. Он был гораздо осторожнее, чем в своем предыдущем опыте. Лидия опять очнулась и лежала, раздуваемая сомнениями. С одной стороны, надо бы и начать какие-то объятия испытывать, почему бы и не Леонид Григорьевич... Он ей вполне нравился, если бы... зачем он не погуляет с нею вечером по берегу? Ну, сегодня была гроза, а вчера!.. "Ну, как я это представляю: сначала бы поговорили, а потом бы обнял. Я что - грелка ему?" Она забормотала что-то невнятное, легко лягнула коленом. Бедный преподаватель закряхтел и опять отполз в дальний угол, делая вид, что ну невыносимо прямо комарья налетело.