Лидия - [23]

— Да, пожалуй.

— Тогда подожди до завтра. Мне пора домой.

После ее ухода я спросил в трубку:

— Знаете, значит?

— Что именно? — недоуменно переспросил Финней.

— Где находится колье.

— Нет, — ответил он. — Хотя всякое может быть. Я хотел бы поговорить с вами.

— А почему не с полицейскими?

— Во-первых, потому что я не знаю того, что интересует их, а, во-вторых — я их на дух не выношу. Так вы готовы со мной встретиться?

— Я просто сгораю от нетерпения. Примчусь с высунутым языком. Где мы можем встретиться?

— Вам придется приехать ко мне. У меня сейчас идет репетиция. Это в студии Ромберга, на углу Девятой улицы и Второй авеню. Поднимитесь на второй этаж. В шесть у нас будет перерыв и я смогу уделить вам один час времени — мы перекусим и поговорим. Если хотите, приезжайте сразу и подождите в зале.

Десять минут спустя я уже сидел в такси, а в половине шестого был на углу Девятой улицы и Второй авеню. Поднявшись на второй этаж допотопного трехэтажного здания, я очутился в комнатке размером примерно в тридцать пять квадратных футов. Сквозь высокие окна, прорезанные в дальней стене, прорывался шум со Второй авеню, а возле противоположной стены были расставлены складные стулья. Пол был размечен мелом, а декорациями служили другие складные стулья и карточный стол. В углу разместился еще один стол, за которым со сценариями в руках сидели Джек Финней и какая-то девица с соломенными волосами. Четверо из семи актеров держали в руках бумажки с ролями, из чего я заключил, что работа над пьесой еще только начинается.

Финней оказался коренастым, крепко сбитым рыжеволосым мужчиной, примерно моих лет. Его проницательные беспокойные глаза оценили меня сразу, едва я переступил порог. Финней поднялся со стула, на цыпочках приблизился ко мне и прошептал, чтобы я посидел у стены, а он только закончит сцену, и на этом прервет репетицию. Меня это вполне устроило. Я никогда не присутствовал на театральных репетициях, поэтому в течение последующих десяти минут сидел, завороженно следя, как семеро актеров поочередно устраивают душевный стриптиз, соревнуясь друг с другом по глубине морального падения.

— Любопытная пьеса, — сказал мне Финней, возвестив перерыв. Настроение, правда, не поднимает, но зато заставляет задуматься.

— Если есть о чем задуматься.

Финней пожал плечами и промолчал. Мы спустились на первый этаж, зашли в располагавшийся там дневной еврейский ресторанчик и уединились за угловым столиком. Финней заказал картофельный суп — фирменное блюдо — и блинчики со сметаной. Я последовал его примеру. Мы еще немного поговорили о театре и о пьесе. Когда подали суп, Финней заметил, что я совершенно не похож на сыщиков, которых ему доводилось видеть и о которых он читал.

— Я не сыщик. Я — духовник мелких воришек.

— Несколько необычный взгляд на вашу профессию, — сказал Финней. — Я думаю, что вы и вправду заинтересованы в том, чтобы найти колье?

— Да!

— Откровенно говоря, я ровным счетом про него не знаю… Если не считать кое-каких мыслей.

— А я-то рассчитывал, что вы принесли его с собой, и готовы вручить мне.

— В свое время, быть может. Нет, я и в самом деле не знаю, где находится колье, но зато располагаю сведениями о том, кто убил Дэвида Гормана… Кажется.

Я чуть призадумался, потом сказал:

— Почему — кажется? Можно ли утверждать, что вы знаете, кто убил человека, не будучи уверенным в своих словах?

— У меня нет доказательств.

— Мне по-прежнему кажется, что вам следует обратиться в полицию.

— Не пойду я в полицию, Крим. Если хотите меня выслушать — слушайте. Я понимаю — вас заботит колье, но моя история в некотором роде связана и с колье.

— Я — весь внимание, — сказал я. — Только хочу, чтобы вы знали следующее: меня интересует только колье, а не убийца Гормана. Если же вы поделитесь со мной какими-либо сведениями об этом убийстве или несчастном случае — не знаю, что это такое, — я буду вынужден сообщить о нашем разговоре в полицию.

— Это убийство.

— Тем более. Я могу прикрыть от закона вора, но не убийцу. Я не имею права скрывать от полиции какую бы то ни было информацию об убийстве.

— А если это вовсе не информация, а просто некие предположения?

Я пожал плечами.

— Посмотрим. Выкладывайте, что у вас там про Гормана.

— Хорошо. Видите ли, Дэвид приходился мне очень близким другом… Он был для меня как отец, и я его очень любил. Это он помог мне стать режиссером. Он в меня верил. Именно он обучил меня всему, что я умею. Такой был всегда добрый и внимательный. Не знаю, знакомы ли вы или хотя бы общались с какими-нибудь бродвейскими продюсерами? Среди них попадаются любые люди, но Дэвид Горман выделялся особой честностью. Я бы мог порассказать вам о пьесах, которые шли с аншлагами по два сезона, а инвесторы получали потом по двадцать центов за каждый вложенный доллар. С постановками Гормана такого не случалось ни разу. Инвесторы всегда с лихвой окупали вложенные средства и срывали крупные барыши. С актерами он обращался по-человечески и вдобавок обладал одновременно вкусом и здравым смыслом — редкостное, даже уникальное сочетание в нашей театральной жизни. Не хочу вас разочаровывать, но нью-йоркский театр это большая вонючая клоака, скопище проходимцев и бездарей. Вот почему мы так много потеряли со смертью Дэвида Гормана.