Лицом к лицу с лесом - [14]

Так, складываем шмотки и засовываем их в другой чемодан.

Вечером араб снова исчез. Девчушка искала отца, но возвратилась одна. Минут задумчивый уход. Небес слеза скупая. Смотритель готовит ужин, но девочке не до еды. Точно маленький зверек, она убегает и прибегает, и опять убегает, ищет старика, и опять появляется удрученная, сама не своя. Только к ночи ее сморило. Он снимает с нее одежду и относит худенькое тельце на кровать, накрывает драным одеялом. Какая одинокая женщина вырастет из этой крошки! Странное ощущение — ладони приятно покалывает теплая жалость. Мгновение он стоит неподвижно. Потом, будто в полусне, поднимается к себе на вышку. Садится в кресло. Завтра… Где он будет завтра? Ну что, попрощаемся с пожарными? Он снимает трубку. Она глуха. Ни хрипов, ничего. Священное безмолвие проникло даже в кабель.

Он удовлетворенно посмеивается. Внизу, в темноте Леса, словно осока на ветру, пригибаясь к земле, снует араб. Как в дрогнувший занавес вонзает Смотритель взгляд в этот мир, предвкушая серьезный спектакль. В партере едва уловимое волнение и ленивая расслабленность. Театр полночного действия.

Пожар. Пожар. Сразу. Внезапно. Нежданно. Вон там полыхнуло. Мощно и величественно. Дерево сгорает в огне в молитвенном экстазе. Целую вечность стоит оно в свой Судный День, расставаясь с земной жизнью. Он хватается за телефон. Так и есть, линия отключена. Завтра утром его уже здесь не будет.

Одинокий костер в огромном Лесу. Зритель озабочен — что, если палая хвоя слишком сыра, а кусты терновника недостаточно высоки, и представление тем и завершится? Он не отрывает глаз от сцены. Вот беда — именно сейчас ужасно хочется спать! Чтобы прогнать дремоту, он принимается нервно шагать по открытой всем стихиям комнатке… Торжествующая улыбка озаряет его лицо — он считает костры. С четырех сторон запалил араб Лес; словно посланник Темной Стороны, Театра Теней, несет он дьявольский факел и поджигает все без разбора. Та добросовестность, с какой старик совершал эту работу, поразила Смотрителя. Он спускается на первый этаж. Малышка спит. Возвращается на вышку. Лес разгорается. Надо спешить — сообщить, просить помощи. Но движения его замедленны, налитое свинцом тело не слушается. Он снова идет вниз, поправляет сбившееся одеяло девочки, убирает упавший ей на глаза локон. И вновь поднимается. В лицо пышет жаром. Впереди огненная завеса. Все пять холмов пылают. В безумной пляске красные языки взвиваются к самым кронам, которые в отчаянии взывают к посветлевшим небесам. Воспев заупокойную гулким церковным хором, сосны одна за другой с треском обрушиваются на землю. Зритель зачарован. Он взволнован. Но где же араб? Немой заговорил с ним языком пламени, и на сей раз договаривает все до конца. А он — сможет ли он понять? И тут он чувствует, что в комнате присутствует еще кто-то. Девчушка. Проснулась и пришла. Почти голенькая, в округлившихся глазах испуг, по личику мечутся медные блики. Он улыбнулся. Она заплакала.

Нестерпимо горячо дыхание Леса, спокойно и гордо принимающего неотвратимое. Напряжение первых минут отпустило. Пожар как высшая идея обретает теперь свое воплощение. Развернувшись фронтом по всему периметру, он приближается к вышке. Самое время хватать чемоданы и смываться. Но Смотритель берет с собой лишь ребенка. Огоньки окрестных селений кажутся сейчас такими тусклыми и невзрачными. Там небось уверены, что битва со стихийным бедствием идет полным ходом. Им и невдомек, что огонь до сих пор любовно раздувают, его лелеют, о нем заботятся. Пока разбудят охрану, поднимут пожарных по тревоге, пройдут часы. Ночи стоят холодные, мало кому охота выбираться из-под уютного одеяла. Он спускается, решительно берет дрожащую девочку за руку и начинает отступление. Ярко освещена убегающая вдаль дорога. За спиной стреляет и ухает, впереди встает красная луна, она бешено сияет в вышине и требует полюбоваться на содеянное. Голова его тяжела, дорога долга. Вдвоем тащатся они от света к тьме. Вдоль длинной аллеи в трепетном ожидании шепчутся между собой сосны. Зловещий слух докатился и до них.

Издали вышка кажется декорацией в фокусе юпитеров. Земля освобождается от оков. Чем дольше и дальше идут они, тем ниже и реже становятся вокруг деревья, а потом и вовсе пропадают. И вот уже желтая лысая равнина — из его наваждений. Несколько кривых приземистых кустов, странных уродливых карликов знойной пустыни. Такими уж уродились они опаленышами, и огонь над ними не властен. Он сажает босоногую спутницу на землю и сам опускается рядом. Его усталость выплескивается наружу и накрывает обоих.

Сквозь слипающиеся веки он различает блестящие машины, вызванные кем-то другим. Но пожарные уже знают, что все кончено. А во сне приходит араб — изнуренный, черный от копоти, всклокоченный, — берет девочку и пропадает. После чего Смотритель проваливается в глубокое забытье.

13

Со знобким рассветом, когда пелена тумана еще не упала на траву алмазной россыпью, Смотритель показался из-за скал. Он протер свои массивные очки, и вновь перед нами маленький ученый-исследователь с вполне предсказуемым будущим. Пять осиротевших холмов курятся легкими сизоватыми дымками. Над вымершим пейзажем парит дозорная вышка и, как огромный черный леший, глумливо скалится белыми рамами окон. Сперва кажется, что Лес вовсе не погиб, а лишь выдернул корни и отправился в дальнее странствование, к самому краю земли, туда, где горизонт, ставший вдруг таким чистым и прозрачным, встречается с морем. Приятная прохлада. Он поправляет на себе изорванную одежду, застегивает единственную уцелевшую пуговицу, потирает для согрева руки и неторопливой рысцой пускается через пепелище. В его лысине отражаются первые утренние лучи. Есть в этой внезапной наготе некая печаль, горькая грусть проигранных войн, попусту пролитой крови. В остывших небесах ползут темно-брюхие тучи. Первый дождь уже не за горами. Со всех сторон доносятся людские голоса. Картина мира после катастрофы. Он почернел от сажи. Всюду, зияя тлеющими ранами, валяются поверженные деревья вперемешку с живыми древесными обломками, случайно избежавшими роковой встречи. При каждом шаге из-под ног вырываются мириады искр. Одни таблички с именами не пострадали. Напротив, огненное крещение только прибавило им блеска. Они так и сияют золотом. Льюис и Фармингтон из Чикаго. Король Бурундии и весь его народ.