Лицо тоталитаризма - [4]

Методом научного исследования к тому времени был уже повсюду признан позитивизм Конта; в лучах славы купалась английская школа политэкономии (Смит, Рикардо и др.); естественные науки буквально «штамповали» эпохальные законы; неудержимо рвалась вперед усиленная технологическими рекомендациями ученых промышленность, а сквозь страдания и первые битвы пролетариата все отчетливее проступали «болячки» молодого капитализма. Царство науки, ее воцарение даже над обществом мнилось очень близким, оставалось убрать с дороги «последний» барьер на пути к счастью и свободе людей — капиталистическую форму собственности.

Все «созрело» для великого вывода. Чтобы сделать его, Маркс обладал и необходимым мужеством, и глубиной мысли. Да и социальные силы, на которые он мог бы опереться, стояли рядом.

Маркс был ученым и идеологом. Как ученому ему принадлежат многие важные открытия, особенно в социологии. Гораздо большего добился он как идеолог: Маркс идейно вооружил мощнейшие и наиболее значительные движения современности — сначала в Европе, а ныне и в Азии.

Именно Маркс-ученый, понимая тщетность такой затеи, был далек от побуждения создать некую всеохватную философскую и идеологическую систему. «C'est qu'il y a de certain, c'est que moi, je ne suis pas marxiste» («Одно совершенно определенно — то, что я не марксист». — Прим. пер.) — это его собственные слова. Ярко выраженная научность Маркса была основным его преимуществом перед всеми «социалистическими» предшественниками — Оуэном, Фурье и др. Отсутствие же намерения увековечить свою философскую систему, приписав ей идеологическую универсальность, является еще большим преимуществом Маркса перед всеми его учениками, бывшими в лучшем случае идеологами и лишь с немалой натяжкой — учеными (Плеханов, Лабриола, Ленин, Каутский, Сталин и т. д.). Систематизация написанного Марксом, превращение марксизма в строгую конструкцию были подлинной их страстью: тем более горячей, чем меньше кто-то из них понимал философию или интересовался ею. Мало того. Со временем наследники Маркса учение его воспринимать и излагать стали исключительно как замкнутое и всесильное мировоззрение, а себя лично выставляли продолжателями дела Маркса, осуществившими уже в общих чертах на практике все его замыслы. Наука все больше уступала место пропаганде. Это давало пропаганде возможность все чаще рядиться в личину науки.

Дитя своего времени, Маркс отказался признавать философию, как таковую. Ближайший его друг Энгельс восклицал, что с развитием науки время философии кончилось. И это не было оригинальничанием. Так называемая научная философия, а особенно с распространением позитивизма Конта и материализма Фейербаха, сделалась общей модой.

Довольно легко, таким образом, понять, почему Маркс отрицательно относился к необходимости и даже самой возможности любой полезной философии. Но вот почему его последователи так старались свести тезисы Маркса в единую всеохватную систему, создать из них новую и, конечно же, единственно верную философию, понять уже несколько труднее. Отвергая всякую философию, они, на деле, «творили» собственную догму — «архинаучную» и «единственно научную», как водится. Представляя в период массового увлечения наукой, властно вторгавшейся в производство и повседневную жизнь, слои, уже в силу своего общественного положения не воспринимавшие никаких официальных концепций, они оставляли себе только одну возможность — быть материалистами, «единственными» представителями «единственно» научных взглядов и методов их воплощения.

Если Маркс «заряжался» прежде всего «научной атмосферой» времени — плюс личная увлеченность революционера-ученого, мечтавшего дать движению рабочих мало-мальски стройное теоретическое обоснование, — то его ученики, превращая взгляды Маркса в догмы, руководствовались иными обстоятельствами и иными целями.

Не выскажи политические нужды рабочего движения в Европе столь острой потребности в новой идеологической системе — особой закрытой философии, — теория, названная марксистской философией (диалектический материализм), забылась бы как нечто не слишком глубокое и не очень оригинальное. И это даже вопреки неоспоримому факту, что работы Маркса по экономике и обществоведению относятся к наиболее выдающимся научным и невероятно захватывающим литературным произведениям.

Не относительная научность, а прежде всего связь с конкретным широким движением и тем более опора на объективную достижимость общественных перемен составляли силу марксистской философии. Она объясняла и утверждала, что существующий мировой порядок будет изменен. Во-первых, потому, что так быть должно, что он сам рождает свою противоположность, своего могильщика. И, лишь во-вторых, потому, что эти перемены рабочий класс хочет и в состоянии осуществить. Влияние такой философии должно было расти; внутри и вовне рабочего движения рождалась иллюзия ее пусть бы и только «методологической», но всесильности. А вот там, где подходящих условий не было, хотя наличествовали и развитый рабочий класс, и рабочее движение (Великобритания, США), резонанс и влияние этой философии практически не ощущались.