Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды - [10]
Пока в лаборатории ткань после мгновенной заморозки изучается под микроскопом, мы можем передохнуть, перекусить и попить воды. Перед таким вынужденным перерывом работники операционной покрывают пациента смоченными физиологическим раствором[16] тампонами, чтобы ограничить потерю жидкости его организмом в результате испарения. Из уважения к пациенту они также накрывают ему лицо хирургической простыней, оставляя его комфортно спать в стабильном состоянии под наблюдением отслеживающей его жизненно важные показатели командой анестезиологов.
Когда приходит отчет из лаборатории – будем надеяться, с отрицательным результатом, – и все поели, попили и отдохнули, мы возвращаемся в операционную. Свободный лоскут для реконструкции практически полностью отделен, не считая снабжающей его кровью артерии и вены, по которой кровь уходит. Мы пережимаем и разделяем их, крепко перевязывая оставшиеся концы кровеносных сосудов. Как только это произошло, я объявляю: «Лоскут отсоединен!», и младшая медсестра записывает «время отсоединения» маркером на одной из досок в операционной. Хоть мы и продолжаем работать все в той же спокойной и неспешной манере, по очевидным причинам мы стремимся свести к минимуму время, в течение которого лоскут будет лишен кровоснабжения.
Как только я решу, что свободный лоскут идеально накладывается на оставленное после удаления опухоли пространство – а я буду продолжать подравнивать его, пока этого не случится, – все готово для самой сложной части процедуры. В этот самый момент к операционному столу подкатывают огромный микроскоп, используемый в микрохирургии. Этот микроскоп немецкого производства (компании Zeiss), как правило, считающийся лучшим на рынке, представляет собой громадный и очень тяжелый аппарат высотой около двух с половиной метров и с основанием площадью около одной четвертой квадратного метра. Он столь блестяще сконструирован – Vorsprung durch Technik![17] – и идеально сбалансирован, что кажется легким словно перышко, когда мы регулируем его положение. Микроскоп оснащен двумя парами перископических окуляров для хирурга и его ассистента (либо другого консультанта или хирурга-стажера, расположившихся по другую сторону от головы пациента), а поскольку система бинокулярная – используются оба глаза, – создается четкое восприятие глубины увеличенного изображения. С помощью джойстика, как от игровой приставки, можно регулировать кратность увеличения и фокусное расстояние, в то время как другой кнопкой регулируется движение головки микроскопа. Легким нажатием можно сбросить настройки, чтобы хирург мог отрегулировать окуляры под свое межзрачковое расстояние (то есть расстояние между зрачками его глаз, которое у меня составляет 61,5 мм). Кроме того, вращая окуляры, можно менять глубину резкости.
Появление этой высокотехнологичной громадины символизирует следующий сложнейший этап операции. Размещаясь в кресле оператора микроскопа, я чувствую очередной прилив радостного волнения и сосредоточенного расслабления. Я слегка регулирую консоль микроскопа под свой рост, чтобы можно было разместить локти и расслабить плечи, а моим пальцам ничего не мешало совершать мельчайшие движения. Я делаю глубокий выдох. Он всегда предшествует началу микрохирургической операции, и во время нее я тоже контролирую свое дыхание, оперируя в ярко освещенном поле перед глазами, улавливая на уровне подсознания легкие пульсации циркулирующей крови. Это место становится святая святых нашей операционной.
Во время микрохирургической стадии операции необходимо всегда контролировать даже собственное дыхание, поэтому перед началом я делаю глубокий вдох.
С появлением у операционного стола микроскопа мы ставим более серьезную музыку. Мой личный плей-лист для этой стадии операции, которая может длиться несколько часов, включает некоторые саундтреки к фильмам и фортепианные пьесы шотландского композитора Крэйга Армстронга, однако главным образом состоит из музыки эпохи барокко: произведений Баха, Генделя, иногда Вивальди и Алессандро Марчелло. Есть здесь место и для прекрасного Ральфа Воан-Уильямса («Фантазия на тему Томаса Таллиса»), и для играющего на контрасте дерзкого лейтмотива из «Храброго сердца», особенно уместного для шотландского хирурга, оперирующего к югу от вала Адриана. Я считаю, что подборка музыки в стиле барокко: сонаты для флейты и фортепианная музыка, такая как «Гольдберг-вариации» в особенности придает всему происходящему некую структуру и создает вокруг ощущение осязаемой дисциплины. Эти произведения классической музыки в виртуозном исполнении наполнены лирикой и чрезвычайно музыкальны, а также являются прекрасной аналогией процесса хирургической реконструкции: хоть все и должно быть выполнено безупречно с технической точки зрения, здесь также есть место для разных подходов и интерпретаций. Так, например, я обнаружил, что в некоторых местах на человеческом теле после аккуратных эллиптических разрезов на коже остается менее заметный шрам, чем при разрезе кожи по прямой линии. Хирургия – это искусство в не меньшей степени, чем наука.
