Личное время - [17]

Потом вспомнили еще два фильма – «Попрыгунью», где Ива была этой самой Попрыгуньей и прыгала перед камерой под пластинку оркестра Эдди Рознера, и последний их шедевр «Протасов яр» на сюжет толстовского «Живого трупа». Рудаки тогда исполнял роль Федьки Протасова, который, по сценарию, был вампиром, за что был осужден косным буржуазным обществом, которое он в конце концов гордо покинул, сев в электричку на платформе «Протасов яр».

Рудаки отчетливо вспомнил, как снимал он приближающуюся к этой платформе электричку погожим летним утром, вспомнил выцветшие буквы в названии платформы, которые он снимал крупным планом. Картинка в его памяти была такой четкой, что он собрался уже набрать 05–26, но испытал прилив дружеских чувств к В.К. Как же это? Он шагнет через Дверь в прошлое, а В.К. останется, что ли? Несправедливо как-то получается. И он спросил В.К.:

– Ну что, представил себе что-нибудь из прошлого?

– Вспомнил, как мы Школяру мусорный бак на балкон высыпали, – засмеялся В.К.

– Ну, тогда я набираю код, – Рудаки встал со скамейки и направился к Двери, но тут на балконе появилась Ива.

– Аврам?! – удивилась она. – Вы чего не заходите?

– Привет, Ива, – сказал В.К., и пришлось набрать теперешний код и зайти.

В.К. посидел немного, выпили чаю, и он собрался домой.

– Ну ладно, – сказал, провожая его до дверей, Рудаки, – потом как-нибудь еще попробуем.

– Посмотрим, – сказал В.К. и ушел.

А Рудаки снилось в эту ночь, что попал он в Дамаск с бидончиком пива, и сидит он с этим бидончиком у посольского кэгэбэшника Гусева, и очень ему от этого неловко.

5. Хамские события

«Надо было захватить бидончик с пивом, – думал Рудаки, провожая тоскливым взглядом посольского дворника Осаму, – решили бы, что я умом повредился, и отправили бы в Союз от греха, а так не известно, чем все это кончится, впрочем, известно, – поправил он себя, – но от этого не легче».

Он взглянул на Гусева, который, путаясь в многочисленных придаточных, зачитывал официальный пресс-релиз о событиях в Хаме, и опять посмотрел в окно на Осаму, волочившего по двору корзину с опавшими листьями апельсиновых деревьев, росших в изобилии в посольском парке.

«А ведь Осама умер», – вспомнил он и усмехнулся, хотя смешного в этой истории было мало. Он вспомнил, как посольского дворника Осаму, слегка придурковатого пожилого курда, все они в посольстве считали шпионом – кто американским, кто английским, кто израильским, пока жандармы не арестовали его как коммунистического агента и не расстреляли, а потом выяснилось как-то – как, он не помнил, – что был он просто дворником.

«А теперь, смотри-ка, поет, – подумал Рудаки. Даже через толстое стекло слышна была тягучая, на одной ноте песня, – и не ведает о своей судьбе. А я ведаю? – спросил он себя и не очень уверенно сам себе мысленно ответил: – Ну да, я ведаю – я ведь знаю, что один раз уже был в Хаме и вернулся, должен и сейчас…»

Тут Гусев справился с последним придаточным и сказал, внушительно наморщив лоб:

– Вот такая вот ситуация, товарищ Рудаки. Вы ведь комсомолец, патриот, должны понимать.

– Угу, – Рудаки ограничился этим неопределенным междометием, так как, хоть убей, не понимал, что он должен понимать, то есть сейчас-то он понимал, что он должен понимать, но понимал только потому, что уже один раз был в этой ситуации, а вот тогда, в первый раз…

Он подумал: «Может, отказаться?» – но знал, что не откажется сейчас, как не отказался тогда.

– Вы же понимаете, что наши сотрудники не могут там появиться без дипломатических осложнений, – продолжал Гусев, – поэтому было решено попросить вас в порядке, – он замялся, подыскивая формулу, – э… в порядке патриотической инициативы, – закончил он фразу бодрым тоном, обрадовавшись найденной формуле, и вопросительно посмотрел на Рудаки.

– Ладно, – сказал Рудаки, – я согласен. Когда ехать надо?

И опять он спросил себя: «Почему я в этот раз не отказался? Просто эксперимента ради, чтобы проверить теорию Хироманта. Может быть, если бы я отказался, все пошло бы иначе и не послали бы меня никуда».

Но он не отказался, и произошло все так же, как и раньше. Сначала один сотрудник ведомства Гусева строго инструктировал его по поводу того, чем ему там следует интересоваться: показывал фотографии разных танков и бронетранспортеров и сирийских солдат в форме разных родов войск; рассказывал, как определить численность войск по количеству офицеров разных званий, и призывал быть бдительным и внимательным и ни в коем случае ничего не записывать.

– А главное – ничего не пейте, – завершил он свой инструктаж.

При этом Гусев сочувственно вздохнул, и стало ясно, что ему самому это требование представляется слишком уж жестоким.

Зато второй сотрудник того же ведомства оказался либералом.

– Вы там выпейте как следует, – посоветовал он, – и все легче пойдет.

А насчет танков и прочих видов вооружения пояснил, что их это не интересует, что они это и так знают, потому что все вооружение Советское, а интересует их, чтобы Рудаки вернулся живым и рассказал, что там происходит.

– А то, – добавил он, – мы с нашими тамбовскими рожами там появиться не можем.