Личное счастье - [15]

– Смотря кто этот другой! – совсем забыв о том, что он в гостях, закричал Вася. – Если это буржуй, фашист какой-нибудь ест, то конечно. А если мой друг, мой товарищ ест или братишка – так почему же? Пускай ест на здоровье. Мне это так же приятно!

Ян рассмеялся, закинув голову.

– Колоссально! – простонал он. – Циклопично!

Олечка снисходительно пожала плечами:

– Некоторые люди так привыкают притворяться, что даже перед самим собой, не в состоянии быть искренними.

– Ну почему же притворяться? – добрым голосом возразил Ян. – Мальчик просто еще очень… ну, наивен, что ли… Политграмоту знает.

– Вы хотите сказать, что я дурак? – вспыхнул Вася. Небольшие бесцветные глаза его заискрились, веснушки утонули в горячем румянце, который охватил не только лицо, но и уши и шею.

Андрей неуклюже приподнялся.

– А почему это вы считаете, что мы притворяемся? – спокойно обратился он к Олечке. – Потому что вы думаете не так, как мы?

– Вася все сказал правильно, – краснея и теребя кончик скатерти, вступила Зина в этот начинавший закипать враждой разговор. Зина ни за что не стала бы ни с кем спорить сейчас, но она почувствовала, что обязана поддержать друзей в таком принципиальном вопросе. – Бывает, что тебе гораздо больше радости, если отдашь конфетку другому. Ну вот хотя бы Антону или Изюмке, чем съесть самой. Я это не выдумываю и не притворяюсь. Я это знаю.

– Они тоже не притворяются, Зина, – громко, звенящим от волнения голосом и стараясь, чтобы слышали все, сказала Сима. – Ты вот это знаешь. И я знаю. И Фатьма, и Вася, и Андрюшка. А эти люди, – Сима сверкнула горячими, злыми глазами в сторону Олечки, – этого не знают. Они просто не подозревают, что кого-нибудь в жизни можно любить больше, чем себя, и что-нибудь в жизни ставить выше, чем свое я!

Наступило молчание. Тамара скомкала свою салфетку. Она еще раз страстно пожалела, что позвала Симу.

Очень кстати вошла Анна Борисовна и поставила на стол горячий пирог с малиновым вареньем. Темные заманчивые ягоды лежали будто на блюде, окруженные пахучей подрумянившейся корочкой.

– Ешьте пирог, – сказала Тамара.

Но ни одна рука не протянулась к пирогу.

– Какая отповедь, – все так же ласково, с той же улыбкой сказал Ян. – Но если бы вы, Сима, захотели разговаривать очень-очень честно, начистоту…

– А разве я разговариваю не честно?!

Сима побледнела от негодования.

– Я не хочу сказать, что вы лжете, нет, нет… – Ян сделал рукой примиряющий жест. – Но ведь мы все люди. Не правда ли? И ничто человеческое нам не чуждо. И если вы заглянете в себя поглубже, то все-таки увидите, что и вы человек. Такой же, как все. А человеку – каждому! – свойственно любить прежде всего самого себя. И с этим ничего не поделаешь. Только нужно, чтобы хватило честности признать это.

Сима встала. Смуглое лицо ее побледнело еще больше.

– Я комсомолка, – сказала она, – и выслушивать пошлости не хочу.

Сима решительно вышла из-за стола.

– Правильно! – крикнул Вася и тряхнул вихром. – Я тоже не хочу.

Андрей последовал за ними, пробормотав на ходу: «До свидания». Неловко зацепившись за стул, он опрокинул его. Ян весело и дружески засмеялся. Но Андрей, красный как свекла, поднял стул, поставил на место и, ни на кого не взглянув, пошел из комнаты.

– Этажерку не опрокиньте, – нежно посоветовала ему вслед Олечка.

Зина быстро и растерянно поглядела на всех – на красивого Яна, у которого горестно сломались высокие черные брови, на Тамару с сердитыми слезами в глазах, на притихшую Фатьму, на Гришку Брянцева, смотревшего с любопытством на все это, как на внезапное представление…

– Пойдем, – сказала Зина Фатьме, – пойдем!

– Но, Зина! – умоляюще схватив за руку, остановила ее Фатьма. – Ну зачем все это! Зачем обижать…

– А у некоторых это в обычае, – любезно объяснил Ян: – поесть, попить и…

– …и оскорбить хозяина, – закончила Олечка.

Слыша, что ребята в прихожей уже оделись, Зина вырвала у Фатьмы руку и выбежала из комнаты, забыв попрощаться.

Гришка Брянцев тоже встал было, но посмотрел на пирог… Эх, что за пирог лежит на столе, румяный, набитый вареньем, нарезанный дольками, – бери да ешь! И снова уселся.

Фатьма смущенно катала хлебный шарик по скатерти и мучительно боролась с собой: остаться, уйти?

Услышав, что в прихожей хлопают двери, Антонина Андроновна вышла из своей комнаты:

– Что, еще пришел кто-нибудь?

– Нет, – сдержанно ответила Тамара, – некоторые ушли.

– Некоторым не понравилось наше общество, – все с той же доброй улыбкой сказал Рогозин.

Олечка сидела с неподвижным лицом, с заданным выражением глаз и чуть приподнятыми бровями. Так держала себя одна заграничная актриса. Кто-то сказал, что Олечка похожа на нее. Возможно, что это была неправда, но Олечка этому поверила и так старалась сохранить это сходство, что оно стало правдой. Бедная девочка с убогим воображением, сама не замечая этого, превратилась в неподвижную куклу. А ей казалось, что вот теперь-то она достигла той красоты и обольстительной прелести, о которой другие могут только мечтать.

– Грубые мальчишки и грубые девчонки! – узнав в чем дело, сказала Антонина Андроновна. – Да и что с них спрашивать? Семьи-то ведь у них какие – слесаря да вальцовщики. А то, если хотите, и дворники!