Личное дело - [7]

Говорят, нацию можно считать умершей, когда в ней не остаётся человека, способного отстаивать свой народ всегда и везде ценою собственной жизни. Нет такого человека в народе - всё: нет народа... Но не велика сейчас премудрость - потерять жизнь. А смело, бесстрашно побеждать, сохраняя себя как можно дольше, - вот умное искусство, которому надо учиться всем нам. Всем, любящим нашу обездоленную, обираемую до нитки Россию.

На детей и внуков очень надеюсь. Они ещё скажут своё!

... НО СТЕПАН СКАЗАЛ: "НЕ ТРОГАЙ ЕГО"

Мне в детстве ещё было внушено: как бы тебе не было плохо, всегда есть люди, которым в тысячу раз хуже. Вот что мне помогает не слишком сосредоточиваться на своих личных бедах, а помнить о других, которым тоже нелегко. Всё детство моё прошло в Забайкалье. В Читинской области - в бурятском посёлке Цугульский Дацан. Его ещё называют для краткости Ц. Дацаном... Купался на реке Онон - это приток Шилки. А когда мне исполнилось восемь лет, мы переехали на станцию Степь. Путь был короткий - всего восемнадцать километров от Ц. Дацана.

На станции Степь ничего кроме степи я не видел. Наша станция своё название полностью оправдывала. Степь простиралась до самого горизонта и дальше, как в фильме Никиты Михалкова "Урга". Режиссёрски он там очень точно передал это ощущение зноя, звенящую от жары степь. Я даже запах степной чувствовал, когда смотрел его фильм... Замечательный фильм!

А какие там бывают метели, морозы! Идёшь зимой в школу. Стужа до костей пробирает. И воробышки начинают падать с проводов от холода. Я их за пазуху набирал. Сразу - несколько штук. Пока до школы иду, они отогреваются у сердца. Потом в классе выпускаю. Бывало, что вместе с воробьями и меня из класса в холодный коридор выгоняли. Хорошо, что не на улицу.

Жилось нам всегда чудовищно трудно. Собственно, как и большинству в послевоенные годы. Спасибо, мама у меня была человек с характером. Она и жёсткая - и добрая, весёлая. Работящая была моя мама и редко опускала руки.

Около года жили мы в землянке, в бывшем морге. Получилось так, что сгорел наш дом. Переехали мы в другое место, а поселить нас было некуда. И когда мы вошли в землянку, оттуда только что покойника убрали. Сложили мы там печурку с дымоходом. Две кроватки нам поставили. Была ещё тумбочка и табуретка, вот вся наша мебель. В этой землянке я и жил несколько лет.

И, видно, оттого, что изо дня в день видел я одну только степь, думал о море. Мне физически не хватало водного пространства вокруг. Была там одна лужица в пяти километрах от нашей землянки. Называлась она Переплюйка. Эту большую лужу переплюнуть можно было - таким близким был противоположный берег. Отсюда, видно, и название. На берегу Переплюйки я сидел - и мечтал о том, чего был лишён: о морских далях. О путешествиях в дальние страны.

Мама меня одна поднимала. Детство было, конечно, непростое.. Мама с отцом расстались, когда мне было четыре года. Но мы с ним связь не теряли до самой его смерти. Письма писали друг другу. Встречались.

Были и голод, и нищета. Сладкого вообще не помню. И доходило до того, что на грани голодного обморока я ходил по помойкам и собирал зубную пасту - чтобы сладость во рту была. Выдавливал кое-как остатки из выброшенных тюбиков - и глотал. От голода и цинги так спасался. Это я хорошо помню. Старшая сестра от недоедания умерла вскоре после рождения...

Спустя время нам дали комнату. Недалеко от нашего посёлка находилась лётная часть. Мама работала там посудомойкой. А дома отстирывала бельё лётчиков. Развешивала и сушила в комнате. Постоянный запах мокрого сохнущего белья помню... Зимой оно на морозе висело, вымерзало. И столько вместе с ним свежести с улицы вносилось! Я к нему припадал - к морозной чистоте. Помню распаренные от стирки руки мамы... Зато патефон у нас со временем появился, пластинки. Сутками я перед ним сидел. Лидию Русланову слушал, не отрываясь. Русские народные песни. Потрясающие...

Много тяжёлой работы досталось маме моей. И на кирпичном заводе она работала, кирпичи таскала, и шпалы на железной дороге ворочила. Страшный путь проходили тогда многие русские женщины... Страшный. Не понятно, как можно было выжить при этом - и не сломаться. Уму непостижимо.

Когда маме уже было за восемьдесят пять, она в семь секунд настраивала балалайку, не зная нотной грамоты. И в памяти её хранилось сотни частушек и песен. Уже здесь, в Москве, ей девятый десяток шёл, а она и петь, и танцевать могла. Редкой красоты женщина жила на земле, редкой стати... Русская женщина - и этим всё сказано. И русская песня - она у меня в генах... Я жил в окружении этих песен.

Детство моё проходило среди русских, цыган, бурят. На станции Степь у нас сосед был - старый цыган. Осёдлый, с семьёй. И я часто слушал, как они поют. С тех пор восхищён цыганской песней, в которой так же много всего веселья, грусти, слёз, - как и в русской: всего вместе. Вот - стихия...

Соседа Степаном звали. По фамилии был он тоже Михайлов, и к матери моей, Степаниде Михайловой, с большим почтением относился. Уважал характер - сильный, прямой... Степан сапожничал. Внучка у него была редкой красоты. Девочка кудрявая - Дарья. Дашка Михайлова... Моя детская первая любовь.