Личная нескромность павлина - [19]

Что же полночь? Перешла, сдвинулась. А соловьи? Соловьи заливались. Особенно одно колено: та-та, та-та.

А Сережа Прочасов? Посвечивал фонариком, шел рядом, потом спустился к плотине. А сейчас мы лягушек вызовем. Заквакал Сережа Прочасов. Заквакал. Обо всем забыл. Не надо, Сережа, уж очень получается. Страшно. Куда там. Квакает Сережа. То самцом, то самкой. Выпрямился над прудом, слился темной фигурой с чем-то. Светло над прудом. Самая лучшая звезда дрожит в воде. Спуститься, что ли, к нему?

— Отвечает! — закричал Сережа. — Слышишь, отвечает.

Вот он — второй голос. Приближается, дрожит уа-а-а-а.

Склоняется Сережа все ниже, вглядывается в прудовые мути, выплывает оттуда, выпузыривается большеротое: уа-а-а-а. Раскричались они, глядясь друг в друга. Пропащий человек Сережа. Не упади, Сережа, в омут.

— Вон как я умею, — оторвался, выпрямился, — пой теперь одна, дура. — Отошли, а там надрывалось.

А соловей? И соловей катил свои колеса. Что же со всем этим делать? Обнять Сережу Прочасова?

А Прочасов щелкает фонариком, тычет своим слабым светом в звезды — теряются его лучи, Прочасов передергивает луч под ноги — мостик, бревнышки, перильца. Белеет Ольгино платье, холодно тебе — вот плащ, ах бедные, бедные, нечего нам делать со всем этим.

Конец мая. Скоро кончатся соловьи и жерлянки. Еще раз обойти весь парк — теперь снаружи, вдоль ограды — лугами — ну и что?

Снова у пруда. А если выдернуть одну из них — как она кричит, ну хотя бы с чем сравнить?

Из глубины вытягивается печальный звук, бежит вверх и лопается на поверхности. Здесь и там, и по всему пруду тоненьким жалобным голоском — унк… унк…

Почему их не слышно в соседнем деревенском пруду, за усадебной оградой? Скотину туда гоняют на водопой — вот почему.

После того как доели глухаря — перестали гореть щеки, появилась мнительность — представился черед дней — и остывание, остывание. Появилась торопливость — скорее убедиться, обогнать события, подтвердить подозрения.

Все сразу прошло — как подошла к окну — здесь моя крепость, кроме того, во всей моей окрестности распространилось столько меня, что запас этот тотчас мне был возвращен, и мне снова есть что распространять. Как он верно здесь сохранялся.

Сообщение наше здесь безотказно — если у меня плохо, пусто, ничего нет — мне нечего послать; но если мне есть что сказать, как благодарно они возвращают мне себя, как внятно говорят о себе.

Как верны мне мои дали!

А я-то обижалась, — как будто их не было! Главное никогда их не забывать, ведь они, милые, меня помнят!

Часто я делаю вид, что их забыла, — тогда начинается подделка под обиженные чужие судьбы. Разве может их что-нибудь оскорбить?

Что может их оскорбить?

У них своя жизнь — каждое мгновение они уже другие. Попробуй-ка, отвлекись от своего хозяйства, когда снова повернешься к нему или хотя искоса глянешь — все переменилось. Вот сейчас: стало темнее, размылись границы светлого и темного неба, зажглись новые огни деревень, но светлы поля, видны крыши парников, звезд еще нет, а если посмотреть на север, — там небо вовсе светлое. Я буду смотреть на север — сказала мне дочка лесника васильевского помещика, которая помнит Бунина, а что, появись здесь Иван Лексеич, я бы его сразу узнала. — Прощай, прощай, приезжай к нам, а я буду смотреть на север, небо там светлое, видны ваши белые ленинградские ночи.

Что может оскорбить самодовлеющую жизнь — то, что течет по своим законам, менее всего зависит от чужого и преходящего.

Однако как легко оскорбить, нарушить. Прежде всего заслонить небо можно даже совсем небольшим. Поля застроить, ближние ели срубить, озеро окружить дачами, а перед домом — тьфу, тьфу — как бы и вправду не накликать великих преобразований природы.

Значит, просто. Ты меняй свое освещение и зеленей в положенные сроки, неважно, что запасы розового бессмысленно истратились на эту унылую бело-серую стену. В положенный срок и ее чужая плоскость окрасится без толку растраченным на эти убогие поверхности закатом.

Пока мои дали живы и не обезображены, буду и я как они.

Однако буду помнить, что вторжение возможно, угроза существует. Что мне за дело до чужой неправедной жизни? Это все равно, что обижаться на дальнюю электричку или свинооткормочную фабрику на двести пятьдесят тысяч голов, которая строится по ту сторону от Романовки.

Я перешла на чужую территорию, где чувствую себя не в своей тарелке. Пора мне убираться восвояси. Навязанные мне способы существования, которые я пыталась терпеливо сносить, подорвали мою веру в то, что у меня вообще есть свои земли.

Сегодня вечером я прошла по своему обычному кольцу и удостоверилась — по-прежнему светлеет длинное озеро, холодная заря с севера постепенно тускнеет, и легкая луна отражается в каждой луже. Прислонившись к стволу, посидела над озером. Интересно, когда три наших озера — Бездонное, Длинное и Круглое, вытянутые в один ряд — были одной большой водой?

В чем моя вина? Нельзя прибавлять фамильярных суффиксов к тому, у чего нет имени. Метафизическая вина.

Соседи поставили чучело гороховое в красной шапке, оно еще не выгорело на солнце, не вымокло под дождями — кафтан на нем еще черный.