Лицей 2020. Четвертый выпуск - [20]

Ты вот здесь колосьев-то хватани.

Слава принимается рвать, на пятом стебле палец иссекает. Могла бы и предупредить, дедовский серп на антресолях, забыла?

А вот здесь в зиму сорок второго, как всегда игнорирует его жена, забираясь в шуршащую необозримую гущу, немецким снарядом разорвало колхозников. Как тебе?

Прям здесь? — сомневается Слава и оглядывается на дом. Отошёл на километр, не меньше, вот же лунатик.

Теперь здесь хватани.

Слава рвёт и режется. Мне из этого хлеб выпечь? — закипает Слава. — Знаешь, сколько я должен пожать, чтобы хватило на булку? Да я до полудня не управлюсь, околею!

Булки мало… Ты помнишь, сколько было их?

Слава молчит.

Сколько было их?

Трое.

А подельников? А судья? А кто судье звонил? Все повязаны.

Я на всех, что ли, хлеб пеку?

Решать тебе.

Трое.

Ручками, Славян, ручками, подначивает жена, ну и натоптал тут. Не то что я. Ты оставь, вернёшься, пойдём ещё кой-чего покажу.

Слава оглядывается на дом, тот уже меньше мизинца; рассвет брезжит. Идёт во ржи, спотыкаясь, колени подгибаются, поясница ноет, спать хочется. Гладиатор хренов. Поле заканчивается как обрубленное на узкой полосе трассы. Вдали начинаются дачные участки. Пахнет шоколадом, потому что рядом фабрика, где обжаривают и пакуют молотый кофе. Славу это не бодрит.

А вот я.

Слава перелезает через волнистую полосу барьера. Смотрит влево-вправо: там дорога уходит на Всеволожск, там дорога уходит на Питер, мимо унылые ряды: шиномонтаж, киоск шаурмяшной, разбитое кафе с вывеской «Дон Хосе», пустые лавки. Ещё раз перелезает. На той стороне трассы, за канавой, немного вглубь поля, чтоб не коптило и не пачкало грязью с проезжей части, — она. Алюминиевая памятная стела о четырёх гранях. Как наконечник копья, высотой до пояса. Кенотаф. Ветер, дождь и мураши соскоблили с траурного венка цвета и лепестки. Остался корсет подковой; подкова смотрит в поле. На кенотафе выгравировано: «Мила». Её же неподалёку сбили.

Слава встаёт на колени, обнимает металл, опять встретили рассвет вместе, чик ту чик.

Иди домой, Славян.

Первый этаж, двери закрываются. В джипе двое: он — настоятель храма в области, она — его жена, у неё бизнес в недвижимости, Христом да рублём — шепчут за их спиной прихожане — рублём да Христом, он — хороший человек, ни разу не попался, отец Сергий роскошный иконостас поставил, приход в восторге, благодать, но всё-таки, всё-таки отец Сергий пьян и за рулём, а в миру он — Алексей Хлыстунов, в миру он ещё как пьян.

Второй: ДПС включает мигалки, инспектор Георгий Дваладзе называет по рации номер джипа, ему говорят — не рыпайся, он говорит — водитель по ходу пьян, ему говорят — ты не понял, что ли?! Георгий Дваладзе говорит — лады, и бездействует.

Третий: они сбивают Милу.

Четвёртый: они заявят на следствии, что за рулём была жена священника, Рита Хлыстунова.

Пятый: майор милиции, знакомый жёниной маман, посоветует Славе: не рыпайся. Их всё равно оправдают по всем обвинениям. Священника понизят в сане; храмом рулить не будет — будет рулить хором мальчиков. Маман Милы заорёт: ты-то хоть можешь что-нибудь сделать?! А майор хмыкнет: я вас предупредил, ещё спасибо скажете.

Шестой: никого не посадят, только по газетам погудят, но что тут гудеть, и десяти случаев у церковников по стране не наберётся за десять лет, не очень-то плохая статистика, а в ДТП попадают все — и военные, и духовенство, и гражданские, и пьют все, и предают все; что мы — не люди, что ли?

Седьмой: Слава два дня просидит в своей «девятке», поджидая, когда священник с женой вернутся в коттедж. У Славы нож. Они не вернутся, дом продали, переехали в город; ну и дурак.

Восьмой: Слава не рыпается, просто пьёт.

Девятый: Славу уволили из пекарни, а был он мастер-пекарь.

Слава спотыкается на пороге и, забыв закрыть дверь, топает на кухню, отбивая почву от подошв. У Репина есть холст: проводы новобранца в деревне, там рослый светлый детина в лаптях, стереотипный Ерёма, обнимает свою семью на прощание — вот Слава так холодильник обнимает. Ясно, чего ты ныла, закваска. Как знала, что от тебя избавятся. Прощай, магазинная, надо делать всамделишную.

Он бинтует руки, спит беспробудно, днём опять идёт в поле, пожнёт на неважный мешочек зерна, вечером просеивает, перетирает зерно в ступе. Это занятие для роботов. Роботам не надо вставать с утра на работу. Они только и делают, что сидят на табуретке перетирают зерно. Ноубади хир, джаст ю энд ми. Ночью он пытается уснуть, но красное платье леди раздирает ему веки: спускайся. И в поле Слава опять шурует по участкам, где человек человека заколол, прирезал, расстрелял, задушил.

Людское душегубство пожали, взялись за половое насилие, оказывается, перетрахано в поле тоже немало. Но Милу интересуют как бы самые вопиющие случаи. Вообще её облико морале со смертью только ухудшился. Жена показывает Славе, где было с кровью, с пропастью меж возрастов, чтоб орава — на одну или чтоб на одну — один, но с елдой как оглобля, чтоб, когда гроза, в елду аж молния била и в угольки обращала. Наконец, и насилие исчерпывается в поле ржи: Мила в кровавом платье ведёт экскурсии в жизнь природы, подсказывает Славе, где сожрали мышь, где сожрали кота, где сожрали собаку. А Славе только и видно, что колосья да мокрая земля, колосья да мокрая земля.