Либерализм: взгляд из литературы - [30]

Наталья Иванова: Но, с вашей точки зрения, все это составляет единое поле? К тексту Пригова и к тексту Чухонцева вы подходите с одинаковым внутренним ощущением возможности анализа? Или вы все-таки делаете определенный выбор и сосредоточиваетесь на определенном направлении, на определенной поэтике, а другая вам совершенно неинтересна только потому, что вы работаете в «Русском журнале»?

Михаил Эдельштейн:

Скорее, я чего-то не читаю именно по причине того, что сотрудничаю с «Русским журналом»… Как-то Глеб Морев употребил в одном из своих интервью формулу «культурная невменяемость». Он сказал: «Мне неинтересна практика культурно невменяемых персонажей нашей сцены», и далее шли фамилии. На мой взгляд, весь наш разговор сводится к тому, что сегодня уместно говорить не о культурной, а о субкультурной вменяемости/невменяемости. Ведь коль скоро не существует единой культуры, то, значит, есть множество субкультур. И я сам охотно признаю свою невменяемость с точки зрения некоторых из них. Я, скажем, не слишком вменяем в том пространстве, которое структурируется премией имени Андрея Белого. Недавно я присутствовал на пресс-конференции финалистов этой премии, проходившей в рамках книжной ярмарки Non/fiction (вел ее тот же Глеб Морев), и понимал, что и имена я не все слышал, и половины текстов не читал. Не исключено, что и читать не буду. Потому что из прочитанного меня мало что обнадежило…

И тут я хочу сказать, что мне повезло: я всегда работал в таких изданиях, как «Русский журнал», где я имею полное право быть субкультурно невменяемым в каких-то областях, потому что меня никогда не заставят там писать про премию имени Андрея Белого. Я могу себе это позволить, потому что в «РЖ» не один обозреватель, как в большинстве СМИ, – там есть Александр Агеев, там есть Анна Кузнецова, там сотрудничают другие критики, которые могут писать про почвенников или про Пригова. Я, честно говоря, не очень представляю, как бы я работал в газете, где был бы единственным критиком. Я искренне сочувствую обозревателям, находящимся в таком положении. Мне пришлось бы тогда держать в голове все литературное поле, а не мою отдельную полянку. Сейчас это поле для меня, наверное, теоретически существует, но не думаю, что я изучил все его уголки в равной степени.

Так что я не читаю Маринину и не могу солидаризоваться с Натальей Ивановой, которая говорит: я критик, я должна читать Маринину, мне стыдно, что я ее не читаю. В основном я слежу за мейнстримом – за толстыми журналами и той книжной прозой, которая так или иначе к этой полянке прилегает.

Наталья Иванова: Андрей Василевский в нескольких словах пытался обрисовать позицию «Нового мира» и принцип его избирательности. Журнал «Знамя» в отличие от «Нового мира», наоборот, иногда соединяет совершенно разные по формату и по литературной политике тексты. Условно говоря, именно сочетание Фазиля Искандера со Светланой Литвак и делает «Знамя» «Знаменем». Другое дело, что в литературной критике журнала происходит даже больший отбор, чем тот, о котором говорил Андрей Витальевич.

Михаил Эдельштейн: Мне кажется, что под «толстым журналом» мы подразумеваем определенную традицию и достаточно ограниченный набор имен. Конечно, есть периферия, есть центр, но даже те финалисты премии имени Андрея Белого, которые публикуются в «толстяках», не являются частью этой субкультуры в полном смысле слова.

Игорь Захаров:

«Литературная критика потеряна для меня как для представителя широких читательских слоев» .

Я не понимаю, зачем нужна эта встреча. Я не понимаю Фонд «Либеральная миссия», который организовал обсуждение, не имеющее ни малейшего отношения ни к экономике, ни к жизни. Я вижу, что собрались записные пикейные жилеты, как говорили в старину, критики, которые пишут исключительно для самовыражения и иногда читают кого-то, но, как правило, гордятся, что не читают – одного, другого, третьего. Это нормально, но «живой жизни» здесь нет. Похоже на препирательство даже не СПС и «Яблока», а, скорее, тех партий, названия которых я даже не знаю, но которые получили по 0, 6% и вот теперь сидят и обсуждают свою идеологию.

Литературная критика потеряна для меня как для представителя широких читательских слоев. Потому что я, в отличие от того сапожника, который, как известно, ходит босиком, читаю, и я хочу издавать то, что мне нравится, тогда я вправе ожидать, что это понравится и вам. Я нуждаюсь в вас, но вы не удовлетворяете мои потребности. Я все время говорю, что не издаю художественную литературу. Это развязывает руки и позволяет издавать все, что захочется, не беря на себя никаких обязательств перед литературой. Я, например, понимаю, как сделаны биографии и мемуары, какие лучше, а какие хуже. А что мне делать с художественной литературой, не говоря уже о поэзии как ее части? Только следовать принципу «нравится – не нравится». Но это «непрофессионально».

Есть ли возможность жить на деньги покупателей вашей продукции? – вот критерий. Тогда вы не сможете сказать: мол, тем хуже для читателей, которые это не читают, меня не слушают и т. д. Но вы только обсуждаете, лучше или хуже то или иное произведение. Меня же беспокоит, что оно скучное и не имеет покупательского спроса, достаточного хотя бы для того, чтобы возместить типографские расходы. Но если вы убыточны здесь, тут и там – на что жить? Идея, что продажи Акунина должны окупать других авторов, – порочна. И я не думаю, что подобная практика существует в других издательствах. Ее не должно быть, а если она и есть, значит, надо говорить о меценатах, а не о возвращаемых деньгах. Если нельзя сделать так, чтобы деньги вернулись и еще три рубля сверху, то как к этому относиться? На мой взгляд, как к порочной практике.