Лгунья - [28]

Итак, в отношении ее самой дело казалось вполне возможным. Конечно, предстояло еще избавиться от Гастона, и это сулило множество тягот, но кто сказал, что женщине трудно переносить тяготы нелюбимого человека?! Нелли обуревали куда более сильные сомнения по поводу Реджинальда. Как ни странно, именно недалеким женщинам дано вернее всех угадывать, что творится в сердце гения. Возможно, Реджинальд любил в этих двухчасовых свиданиях как раз их особенную атмосферу; редкостная возвышенность и мирные радости кратких встреч бросали, как ему казалось, благородный вызов враждебной жизни, общепринятым законам, пошлым любовным обычаям; ему было невдомек, что каждая их встреча являла собою всего лишь одно из сорока тысяч свиданий, происходивших в Париже в тот же самый час. Возможно, нежность, питаемая им к женщине, которую он считал не только верной, но и чистой, не только свободной, но и богатой, не только умной и проницательной, но и образованной, быстро увяла бы, стоило ему получше узнать Нелли. Возможно, он любил лишь видимость Нелли. Он всегда выказывал суровость к особам ее толка. Он жестоко осуждал женщин-обманщиц, женщин-корыстолюбиц, имеющих двух любовников…

Что ж, поскольку Реджинальд держался одной-единственной Нелли, ей оставалось одно-единственное средство найти с ним счастье, а именно, никогда не вспоминать о предыдущих «реджинальдах». Не касаться абсолютно ничего в их общей безупречной жизни, иначе она грозила стать непереносимой. Яркий свет и правда в данном конкретном случае могли принести только тень, двусмысленность и неприятности. Разумеется, иногда этому счастью кое-чего не хватало: ему не хватало будущего. Поскольку ни Реджинальд, ни Нелли никогда не говорили о прошлом, они, вследствие этого, не могли говорить и о будущем. Ведь оно — будущее — заполнено вокзалами, отелями, новыми странами, вкусными блюдами, романскими церквями, которые человек неизбежно, даже сменив партнера или партнершу, сравнивает с вокзалами, отелями, едой и достопримечательностями прошлого. А Реджинальд ни разу еще не сказал Нелли: «Когда-нибудь мы сделаем то-то и то-то; зимой мы поедем туда-то…»

Итак, определяя времена года, за неимением лета или осени, только по листве дерева, на котором красовался носок, Нелли каждодневно входила в квартиру их свиданий, как входят туда, где не бывает ни будущего, ни надежды, — как вступают в вечность. Упав на самое дно этого колодца, словно неосторожная козочка в ловушку, Нелли, конечно, видела оттуда небеса и звезды своей жизни еще более прекрасными, чем обычно, но, увы, здесь воспрещалось любое вольное движение. Она готова была отдать что угодно, лишь бы Реджинальд наконец заговорил об их будущем, избавив ее от невыносимого гнета немоты! Но Реджинальд молчал, и это пугающее — или попросту глупое — молчание свидетельствовало о том, что у него, вероятно, есть другая, постоянная любовь, с другими привычками, с другой женщиной, и в один прекрасный день эта любовь вытеснит ее, Нелли, которой уготовано будущее с Гастоном.

Бедный Гастон! Этот тоже упорно гнул свою линию, и его поведение отнюдь не облегчало жизнь Нелли. Он, видите ли, вбил себе в голову, что раз Нелли так яростно отказывается клясться головой сына, значит, тот существует на самом деле. И в глазах Гастона это обстоятельство оправдывало многое. Сперва он винил Нелли в том, что она непостоянна, резка, раздражительна по отношению к нему. Прежде это было ей не свойственно. При всей своей тупой недогадливости Гастон явственно ощущал, что эта непостоянная, резкая, раздражительная женщина может быть преданной, терпеливой и нежной с другими — нежными. И если она все же не была таковой, то этому находилось два объяснения. Первое состояло в том, что Нелли не любит Гастона. Но это объяснение никуда не годилось: если она его не любит, то ей стоит лишь слово сказать, и он уйдет из ее жизни. Однако она проводит с ним три четверти дня по будням и все воскресенья с утра до вечера, — значит, любит. И она так радостно встретила его предложение пожениться, — это ведь тоже доказывает ее любовь. И она изредка проводит с ним ночь, — это ли не свидетельство любви?

Конечно, где-то существовал тот мужчина, которого Гастон про себя называл «виновником». Вот мерзкий тип! Но зато образ Нелли в глазах Гастона обретал истинное благородство. Ее сдержанность в отношениях с ним, несомненно, объяснялась внутренней борьбой, боязнью открыть ему свою тайну. И вспышки гнева, ясное дело, оттуда же, — она стыдилась незаконного происхождения своего сына. Бедняжка Нелли, — ей неведомо, что в этом подлом мире жертвами всегда становятся самые целомудренные из девственниц, а виновниками благовещений — самые черные злодеи. Ну, дайте только срок! — когда-нибудь этому негодяю придется иметь дело с ним, с Гастоном! А темненькое платьице, в котором она ежедневно к четырем часам выходила из дому (Гастон и это приметил) — разве оно не классическое одеяние согрешившей матери, идущей повидаться со своим незаконным ребенком?!

После долгих недель душевных терзаний Гастон не только свыкся с мыслью о сыне Нелли, но и заочно полюбил его. Он больше не сомневался в его существовании. Множество раз он пытался поймать Нелли на слове, и она никогда не отвечала так, словно у нее не было ребенка. Заходила ли речь о путешествии, о драгоценностях, о кухне, за каждым ответом Нелли незримо стоял ее сын. Например, Нелли отказалась поехать с Гастоном на Яву: любая женщина, будь она даже влюблена в другого, с восторгом согласилась бы на такой шикарный вояж… Или вот еще: Нелли перестала интересоваться украшениями, — даже квадратный бриллиант больше не прельщал ее; не означало ли это, что у нее имелось более драгоценное достояние, самое драгоценное для женщины — ее сын?! Теперь она уже не так охотно ела прежде любимые пряные блюда; верно, старинный, вековой опыт предостерегал ее, как и всех кормящих матерей, от острых приправ, что могли испортить ей молоко (пусть некормящие примут это к сведению!). Гастон даже узнал имя ребенка — Реджинальд. Однажды он наткнулся на запись в блокнотике Нелли: не забыть 15 апреля поздравить Реджинальда. Это имя слегка смутило его. Вероятно, отец мальчика — англичанин, но раз Нелли дала сыну английское имя, значит, она сохранила теплые чувства к своему соблазнителю. А, впрочем, если она и питает их, это только к ее чести! Вот так Гастон, всегда полагавший, что любит Нелли за то, что она непорочна, одинока и любит только его, мало-помалу смирился с тем, что она была совращена другим мужчиной, которого когда-то любила. Главное, не дать Нелли догадаться об этих подозрениях, а уж впоследствии он своей любовью и нежностью подведет ее к необходимым признаниям.