Лгунья - [19]

Шрифт
Интервал

— Куда… пойдем?!

Идти куда-то, когда вот уже два месяца он нетерпеливо предвкушает этот первый ужин с Нелли, в доме Нелли! Он уже заказал все необходимое у Ларю, блюда вот-вот будут доставлены. Он побалует ее всеми Любимыми яствами. Да, это было первое, о чем он подумал по приезде: накормить Нелли. Но, увы, Нелли этот замысел как раз и показался отвратительным, непереносимым — любовь Гастона, выраженная в устрицах и вине, дежурной пище всех Гастонов на свете.

— Ну да, мы ведь должны куда-нибудь пойти! Подожди меня, я скоро.

Он не осмелился возразить. Послушно сидел и ждал. Он слышал, как Нелли возится в туалетной комнате, наполняет ванну. Он все еще не понимал, что происходит. Нелли как будто сделалась ближе, роднее, чем прежде, крепче связанной с его жизнью. Разлука всегда приводит к этому: она крепче связывает людей. Но в то же время, с другой стороны — он еще не определил, с какой именно, с телесной или духовной, — он чувствовал, как она отстраняется, избегает его, становится недоступной. Да-да, именно так! Его возвращение выглядело не возвращением из путешествия, но примирением между законными, давно сроднившимися супругами. Большего, конечно, и пожелать нельзя, это и есть счастье. Он вернулся облагороженным, исполненным любви и нежности, готовым жениться на женщине, которая проводила его в Америку беззаботным эгоистом. И теперь соглашалась простить за прошлое… Но что подумал бы Гастон, доведись ему увидеть в этот миг Нелли и ее сборы?! Она недвижно сидела на табурете рядом с ванной, не закрывая кран, чтобы звук льющейся воды помешал Гастону войти. Эта вода журчала, словно ручеек. Реки — они ведь тоже начинаются с ручейков, только не с тех, что вытекают из кранов, изогнутых, как лебединые шеи. Ручеек, сбегавший в ванну, звонко брызгался, бормотал что-то утешительное, нес прохладу. Разве это не удача — отыскать в доме такой симпатичный ручеек; вот пускай и течет, пока не иссякнет, а тогда уж она выйдет к Гастону. Пусть точит влагу, пусть плачет вместо нее, раз к ней самой не идут слезы. Мать, которая вечно корила Нелли за бесчувственность, может теперь явиться и посмотреть, какой способ плакать изобрела ее дочь. За один этот краткий миг тут наплакано было больше, чем матерью — за всю жизнь, включая две крупные слезы, возникшие на ее щеке точно в нужный момент во время похорон мужа. Бедный отец! Он все-таки ухитрился подарить жене и эти два бриллианта, которые привели в восхищение всех собравшихся.

Однажды, в тот день, когда Гастона здесь не будет, когда его больше здесь не будет, когда его вообще больше не будет, она пойдет к настоящему ручью. И это случится в тот день, когда там будет Реджинальд — если он еще там будет, если он вообще будет — Реджинальд, в чье существование Нелли сейчас не очень-то верила. Да, к настоящему ручью, рядом с которым не течет другой, горячий, что прячется в соседнем кране, — к тому ручью, куда звери ходят на водопой. Она приблизится бесшумно, как они, сядет и замрет — словно теперь, здесь. И в самом деле, любые звери — олень с чуткой повадкой, боязливая лань, беспокойная белка, отважный стрепет — могли бы смело подойти напиться к этой ванне, настолько уподоблялась застывшая Нелли даже не живой женщине, сидящей у воды, а тем полым кованым изваяниям, сквозь которые брызжет тугими струями сама река… И эта узенькая речка, что чистейшей хрустальной влагой низвергается из кранов в ванну Нелли, миг спустя уйдет под землю, прямо в сточную грязь. Нелли вздрогнула при мысли о скоротечном веке воды.

Она подняла глаза и увидела себя в зеркале. Вот почему настоящий ручей намного лучше. Очутись она у истоков Луары или Вьенны (ей приходилось сиживать там, правда, с меньшими удобствами: берега в тех краях заболочены), она увидела бы не себя; подняв глаза, она увидела бы небо. Тому, кто не жил в деревне, трудно представить, насколько низко тамошнее небо нависает над землей. Оно еще ближе к ней, чем Нелли к этой воде… А здесь она видела только себя, такою, какая она есть, и образ этот — немой, недвижный — сообщал ей куда больше, нежели собственные мысли, если она сейчас вообще способна была думать. Вот интересная игра для тех, кто умеет расшифровывать иероглифы: разгадать, какую букву, какое слово, какую фразу воплощает в себе эта сидящая молодая женщина, позабывшая о своем туалете, о времени, чей бег заглушался бегом чистой воды, и этот мужчина, спешно прибывший из страны ананасов, бананов и прочих фруктов без ядрышек, чтобы схватить ее в объятия и превратить в ядро своего мира.

Итак, все было ясно, как день. Вот женщина, а подле нее двое — мужчина по имени Реджинальд и мужчина по имени Гастон. Она могла бы выбирать, она могла бы избавиться от одного или от другого, имей они оба одинаковую плотность, существуй в одном и том же измерении. Но человек, которого она любит или готова полюбить, так и не успел материализоваться в достаточной мере, обрести достаточно весомое тело, проявить себя в достаточно реальных поступках и замыслах для того, чтобы получить право на обычную, повседневную жизнь нормального существа из плоти и крови. Другой же, наоборот, существует; само его присутствие служит доказательством этого существования, тогда как присутствие Реджинальда — всего лишь эфемерная мечта; и все преимущества, какие жизнь дарит людям, приспособленным к ней, уважающим ее законы, выгодно отличают Гастона от его соперника, невзирая на предпочтения Нелли. Вот о чем говорят, — объявил бы ученый знаток иероглифов, — эти прелестные письмена в виде пунцовых губок и ямочек на щечках: они свидетельствуют об отчаянии. Если бы их обладательница танцевала, прыгала от радости, целовала свое отражение в зеркале, это означало бы, что она счастлива приездом Гастона, что она рада поужинать наедине с Гастоном, что она охотно проведет ночь с Гастоном. Но если она застыла на месте, кусая горько искривленные губы, это значит, что она внезапно возмутилась против Реджинальда, который не пришел ей на выручку в эту минуту, который так глупо поверил в сказочную любовь без слов, без имен, без человеческих связей и уступил ее, упрямую, но слабую женщину, тому, чьих предков, начиная с царствования Людовика XVIII, с их именами и фамилиями, чьи вкусы — все до одного — она знала наизусть… Вот так сказал бы ученый знаток иероглифов, и Нелли, по-прежнему не понимая до конца, о чем же говорит ее отражение в зеркале, тем не менее, безжалостно судила себя.


Еще от автора Жан Жироду
Бэлла

ЖИРОДУ́ (Giraudoux), Жан (29.X.1882, Беллак, — 31.I.1944, Париж) — франц. писатель. Род. в семье чиновника. Участвовал в 1-й мировой войне, был ранен. Во время 2-й мировой войны, в период «странной войны» 1939-40 был комиссаром по делам информации при пр-ве Даладье — Лаваля, фактически подготовившем капитуляцию Франции. После прихода к власти Петена демонстративно ушел с гос. службы. Ж. начал печататься в 1904.


Безумная из Шайо

«Безумная из Шайо» написана в годы Второй мировой войны, во время оккупации Франции немецкими войсками. В центре сюжета – дельцы, разрабатывающие план фактического уничтожения Парижа: они хотят разведывать в городе нефтяные месторождения. Но четыре «безумные» женщины из разных районов решают предотвратить это, заманив олигархов в канализационные тоннели.


Эглантина

Жан Жироду — классик французской литературы (1882–1944), автор более 30 произведений разных жанров, блестящий стилист, зоркий, остроумный наблюдатель, парадоксальный мыслитель. В России Жироду более известен как драматург — шесть его пьес были опубликованы. Роман «Эглантина» входит в своеобразную четырехтомную семейную хронику, посвященную знатной семье Фонтранжей, их друзьям и знакомым. Один из этих романов — «Лгунья» — опубликован издательством «МИК» в 1994 г. В «Эглантине» речь идет о событиях, которые предшествовали описанным в «Лгунье». На русском языке произведение публикуется впервые.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.