Лгунья - [36]

— Доброе утро, — сказала я. Она подскочила от неожиданности. — Все уже встали?

— Дети проснулись, — сказала она. — Я отвезла их в школу. А дядя Ксавьер уже давно на ногах. — Ее английский был не такой уверенный и беглый, как у Селесты, и не такой педантичный, как у Tante Матильды, но на несколько голов опережал мой французский. Мы автоматически заговорили по-английски, — следствие моего невежества и её инстинктивной учтивости. Хочешь кофе? — спросила она.

Я налила себе чашку кофе и взяла кусок хлеба. Франсуаза протерла очки юбкой и снова надела. Я увидела в линзах свое двойное отражение.

— Ты совсем не такая, какой я тебя представляла, — сказала она. — Я думала, ты окажешься очень стильной и недосягаемой. — Она застенчиво улыбнулась, словно сделала мне комплемент. А мне стало обидно. Плюс-минус парочка шрамов и кривоватая стрижка, но я считала, что мои новые ноги, джинсы и одолженное имя дают мне право претендовать на хотя бы слабое подобие стиля Крис.

— Правда? — сказала я, смущенная тем, что так заблуждалась.

Она положила на тарелку кусочек масла.

— А я тебя немного помню, — сказала она. — Помню, как мы однажды ходили купаться. И на пикник.

Я страдала. Хоть и непреднамеренно, но она меня оскорбила. Необходимо было срочно посмотреться в зеркало. Проверить, неужели настолько очевидно, что Маргарет Дэвисон до сих пор здесь.

— Пойду отнесу это Maman, — сказала она, поднимая поднос. Я встала открыть дверь. Это движение её напугало. Она уже стояла на одной ноге, чтобы, поставив поднос на колено другой, взяться за ручку двери. Тарелка с маслом соскользнула на пол и разбилась. Кофе разлился по подносу.

— Ой, прости, пожалуйста, — сказала я. — Все из-за меня.

— Нет, я сама виновата, — возразила она.

Я подняла масло, убрала с него пару осколков фарфора, сняла несколько пятнышек грязи, подула и положила на другое блюдце.

— Так нельзя, — сказала она, испуганно распахнув глаза.

— Почему?

— Оно же с пола, — от ужаса она открыла рот, получилась влажная, розовая, круглая буква «о».

— Ты знаешь об этом, — сказала я, — и я знаю, но кроме нас никто не знает.

Она поджала губы, чтобы не расхохотаться. За стеклами очков расползлись веселые морщинки.

Я дерзко добавила:

— Люди видят только то, что ожидают увидеть. — И вилкой нарисовала узор на масле. — Вот, держи.

Она замешкалась в дверях и сказала:

— Мари-Кристин… Не знаю, заинтересует ли это тебя… но чуть позже я еду в город, Maman просила.

— Ой, отлично, — сказала я. — Мне как раз нужно купить какую-нибудь обувь.

Она чуть не подпрыгнула от радости.

— Тогда через полчасика? — спросила она.

Когда она ушла, я съела ещё кусок хлеба. Я оглядывала кухню, изучая, что где лежит. И только собралась помыть посуду, как появилась Селеста, одетая в кимоно. Лицо у неё было того бледно-желтого оттенка, который обычно появляется у очень загорелых людей после бессонной ночи.

— О господи, — сказала она, зевая. И села за стол.

— Доброе утро, — сказала я.

— Кофе горячий?

Осталось на донышке. О чем ей и было доложено.

— Я и сама не отказалась бы выпить ещё чашечку, — сказала я. Вообще-то мне не хотелось, но было интересно, кто из нас сдастся первый и возьмет на себя этот труд. Первой сдалась она.

— Хорошо спала? — вежливо спросила она, наполняя кофеварку.

— Великолепно. Да. А ты?

Она зевнула и провела рукой по волосам, давая понять, что почти не сомкнула глаз.

— Франсуаза отнесла Maman поднос? — спросила она.

Я сказала, что да, отнесла. А еще, сказала я, отвезла детей в школу. Селеста подняла бровь. О, как я жаждала овладеть этим искусством. Бровями можно выразить намного больше, чем другими частями тела.

— Очень умно, — сказала я. — Как тебе это удается?

— Это что, критика? — сказала она. — Ты думаешь: почему бы ей самой не возить детей в школу? Почему она взваливает эту обязанность на сестру? — она закурила сигарету и холодно спросила: — У тебя ведь нет детей, не так ли?

— Нет, — сказала я. Иногда мы с Тони об этом заговаривали. Иногда думали, что надо бы обратиться к специалисту, но ничего не предпринимали. Не знаю, почему.

— Тогда, думаю, ты не в том положении, чтобы меня критиковать, сказала она.

Пока кофе капал в кувшин, Селеста рассказала мне гораздо больше, чем я хотела знать о её муже-солдате, который, по-видимому, был равнодушным, грубым человеком с ограниченным интеллектом и неуклюжими руками. Он жевал жвачку и совершенно не понимал её. Хуже всего то, что он отказывал ей в деньгах: её финансовое положение было отчаянным. А в таком случае что за радость ей была сидеть в этом болоте? Разумеется, она воспользовалась первой же возможностью и пулей вылетела обратно в Париж.

Мне было скучно.

— Хочешь хлеба? — спросила я в надежде хоть чем-то заткнуть ей рот, но она с отсутствующим видом закурила новую сигарету.

— Найти бы работу, — зевнула она.

Это должна быть, подумала я, очень хорошая работа, чтобы обеспечить деньгами не только саму Селесту и её детей, но и её пристрастие к никотину.

— А чем ты вообще занимаешься? — спросила я.

— Таскаюсь по замку, показывая одно и то же тупым туристам по шесть раз на дню.

— Нет, я имею в виду, где бы ты хотела работать?