Лгунья - [62]

Она нашла искомое в интернете. Из списка адвокатов, защищавших самых страшных преступников, она выбрала того, кто показался ей самым солидным.

– Вам повезло, – сказала ей по телефону секретарь. – Сегодня утром один клиент отменил назначенную встречу.

Ронит позвонила в школу, предупредила, что задержится, поехала в центр города, припарковалась на стоянке перед высотным зданием, поднялась на лифте на шестнадцатый этаж и остановилась перед столом секретаря.

– Мне назначено на одиннадцать.

– Талья Шавит?

Ронит замешкалась. Договариваясь по телефону о консультации, она – несмотря на гарантию конфиденциальности – испугалась огласки. О ее дочери писали все газеты, и следовало вести себя с удвоенной осторожностью. Потому она и назвалась чужим именем. Потому и не сразу сообразила, что секретарь имеет в виду ее.

– Вы Талья Шавит?

– Да.

Она еще никогда не прибегала к подобным уловкам и страшно нервничала. Ей казалось, что сейчас секретарь оторвет глаза от экрана компьютера и возмущенно воскликнет: «Но ведь вы Ронит Шалев! Как вам не стыдно?»

Вместо этого секретарь ей улыбнулась и, кивнув на кофемашину, предложила чашечку эспрессо. Ронит, не привыкшая к таким изыскам (у себя в учительской они пили растворимый кофе с «долгоиграющим» молоком), поблагодарила за кофе и села в черное кожаное кресло. Она давно заметила, что в телесериалах в адвокатских конторах всегда стоят черные кресла. Может, на черном фоне не так бросаются в глаза преступления клиентов? Она мысленно пробежалась по их списку, найденному в интернете. На ее взгляд, каждый из них явно был виновен – и каждого суд оправдал. Они тоже сидели в этом надежном черном кресле, пили эспрессо и смотрели на висящую на стене напротив абстрактную картину, наверняка стоившую целое состояние. Только ноги у них, в отличие от Тальи Шавит, скорее всего, не дрожали.

Ронит задумалась, где сейчас может быть настоящая Талья Шавит. В последний раз она видела ее на вручении дипломов выпускникам педагогического факультета, где Талья выступила с речью. Блестящая студентка и талантливая танцовщица, она была идеальной подругой. Именно поэтому Ронит еще до окончания учебы перестала с ней общаться. Совершенства Тальи делали ее невыносимой. Взять, к примеру, Ноа: ее Офри действительно приближалась к совершенству, но в остальном особо похвастать ей было нечем. Она неплохо зарабатывала, но занималась довольно скучным делом; ее муж при всех своих достоинствах не отличался привлекательной внешностью и так далее. Все эти мелкие недостатки позволяли Ронит искренне любить подругу. По той же самой причине она и назвалась Тальей. Ей хотелось, чтобы, когда откроется дверь кабинета и адвокат спросит: «Это вы Талья Шавит?» – она ответила бы: «Да, это я».

Она допивала третью чашку кофе, когда ее пригласили в кабинет. Сев напротив адвоката, она почувствовала, что у нее трясется нога. Напрасно она пыталась унять дрожь – нога прыгала, как взбесившийся кузнечик. Ровит заговорила о своей дочери, Камелии Шавит, – прекрасной девочке, которая отлично учится, помогает по дому, с уважением относится к пожилым людям и готова накормить каждого голодного котенка. Но недавно она допустила небольшую оплошность: обвинила одного человека в попытке изнасилования, тогда как на самом деле… В общем, на самом деле ничего такого не было.

Адвокат задал ей несколько вопросов, после чего уверил ее, что повода для беспокойства нет. Камелии Шавит надо просто забрать назад свое заявление – и дело с концом. Поскольку она несовершеннолетняя, то уголовная ответственность ей не грозит. Даже если ложно обвиненный ею человек подаст иск о возмещении ущерба, от него будет легко отбиться – поскольку дело не получило огласки, ответчик не сможет доказать, что понес значительный ущерб.

– Не то что в случае Авишая Милнера, – добавил он. – Тогда было бы дело другое.

– Почему другое? – дрожащим голосом спросила Ронит.

– Потому что о нем говорит вся страна. Если выяснится, что девочка солгала, он сможет потребовать в качестве компенсации за клевету несколько миллионов шекелей, – объяснил адвокат, к счастью, не замечая, что Ронит все сильнее вжимается в кресло. – А пресса? – добавил он, нанося ей еще один удар. – Вы представляете, какой шум поднимут журналисты? Они не простят ей, что купились на ее ложь, и выстроятся в очередь, чтобы ее распять. Одним словом, Талья, благодарите судьбу, что это не ваша дочь.

Она вышла на тенистый бульвар с кошельком, полегчавшим на две тысячи шекелей, и душой, потяжелевшей на тонну. Села на деревянную скамейку и достала из сумки использованный бумажный платок.

Ты растишь ребенка. Сначала он живет в тебе, в твоем теле. Потом, когда он выбирается наружу, ты продолжаешь держать его в своем сердце. Твоя дочь понятия не имеет, что когда-то существовала внутри тебя. Вернее сказать, знает, но не понимает – и никогда не поймет, – что это такое. Что значит быть внутри тебя, что значит выходить из твоего тела наружу. Люди вообще в этих вопросах поразительно тупы. Но ты-то знаешь ее тело лучше, чем она сама, потому что это ты его кормила, купала и гладила, когда ему было больно; позже это ты первая обнаружила, что ему нужен бюстгальтер. Да, ты знаешь ее тело лучше ее самой, но ее ты совсем не знаешь. Когда ты спрашиваешь, как она себя чувствует, она отвечает, что все нормально, и каждым своим «нормально» словно захлопывает у тебя перед носом дверь. А ты сидишь под этой дверью, как нищенка, в надежде, что дочь снизойдет до тебя и швырнет тебе монетку. Постепенно до тебя доходит, что твоя дочь стала тебе чужой.