Лезвие сна - [49]

— Не можешь ничего ответить? — спросил Джон.

— Да, он необщительный, это правда, — согласилась Иззи. — Но своим творчеством он приобщил к искусству множество людей, так что нельзя сказать, что он ничего не отдает миру. Я даже не могу перечислить всех, кто решил заняться живописью в той или иной степени благодаря его работам.

Джон пренебрежительно пожал плечами:

— Если он и сделал что-то хорошее, то только случайно.

Такая реакция на казавшуюся Иззи забавной историю повергла ее в уныние. И, что еще хуже, теперь она не могла не думать о предостережениях Рашкина. Против своей воли последние двадцать минут она только и делала, что изучала Джона, словно пытаясь различить на нем следы своей кисти.

Внезапно она наклонилась вперед, чтобы присмотреться повнимательнее. Джон с нескрываемым любопытством выдержал ее пристальный взгляд, но ничего не сказал.

— Ты настоящий? — неожиданно для себя спросила Иззи то ли в шутку, то ли всерьез.

Джон наклонился над столом ей навстречу. Он обнял ее за шею обеими руками, привлек к себе и поцеловал, так, как никто до сих пор не целовал Иззи. В мягком прикосновении его губ чувствовалась нежность и настойчивость; он полностью отдался поцелую, всё его внимание было посвящено Иззи и слиянию их губ. Иззи показалось, что она плывет по волнам внезапно сгустившегося воздуха.

— А ты как думаешь? — спросил Джон, наконец выпрямившись.

Иззи глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она не могла сдержать улыбки, появившейся на губах. И не хотела.

— Я думаю, это неважно, — сказала она. — Это совсем неважно.

После чего она сама потянулась к Джону, чтобы поцеловать его.

XIV

Ньюфорд, ноябрь 1974-го

На следующий день и в пятницу Иззи не ходила в мастерскую Рашкина, но в понедельник уже не смогла преодолеть желание вернуться. Все ее инструменты и краски остались там, так же как и все полотна. Несмотря на странности Рашкина, за несколько месяцев его уроков она узнала больше, чем за несколько лет самостоятельной работы. Если он предпочитает верить, что персонажи картин способны появляться в реальной жизни и влиять на своих создателей, пусть верит. Она не поддастся его эксцентричным выходкам и будет продолжать обучение. Парочка странных идей не сможет перевесить ценность уже полученных знаний и тех, что она еще получит от знаменитого художника.

И всё же она нервничала, поднимаясь в студию. Но не из-за того, что боялась возобновления странной дискуссии, и не из-за желания Рашкина уничтожить некоторые из ее полотен; Иззи пугали припадки его бешеной ярости. С того ужасного дня в декабре прошлого года Рашкин держал слово и больше ни разу не пытался ее ударить, но и сама Иззи старалась ему не противоречить, зная, что тем самым может спровоцировать новое нападение.

В этот понедельник, когда она вновь пришла в студию, Рашкин снова сдержал свое слово. Он больше не возвращался к опасной теме. Несколько недель подряд он говорил исключительно о живописи; все остальные разговоры возникали только благодаря самой Иззи. Так что она даже стала забывать о мнении Рашкина по поводу появления Джона.

Но именно Джон напомнил ей об этом.

— Сделай мне одолжение, Изабель, — попросил он, когда Иззи пыталась решить, где хранить полотно с его портретом. — Выбери для него надежное место.

До сих пор картина находилась в ее спальне, но комната была настолько маленькой и заполненной вещами, что Иззи постоянно боялась случайно повредить полотно, уронив что-нибудь на картину или задев ее ногой в темноте по дороге в ванную. Для маленькой комнаты картина была слишком большой, кроме того, Иззи казалось странным держать у себя в спальне портрет своего приятеля.

— Что ты имеешь в виду? — спросила его Иззи. — Я полагала, что ты не придал значения рассказам Рашкина.

Джон криво улыбнулся в ответ.

— Мне нравится эта картина, — пояснил он. — А в осторожности ведь нет ничего плохого, не так ли?

Вот и всё, что он сказал по этому поводу. А когда Иззи попыталась его разговорить, он просто сменил тему. Джон очень хорошо умел это делать. Всегда, когда их беседы касались нежелательных для него тем, он так искусно уводил их в сторону, что Иззи только дома, в постели, а иногда и на следующий день за мольбертом вспоминала, что не получила прямого ответа на свой вопрос.

Джону нравилось поддерживать некую таинственность во всём, что касалось его лично, и ей оставалось только смириться с его странностями. Она узнала, что Джон живет у своей тетки, которая «не очень-то доверяет белым девушкам»; что он перебивается случайными заработками; что у него почти никогда нет аппетита; что он постоянно стремится узнать что-то новое и никогда не скучает, а потому Иззи тоже не приходилось скучать в его компании; что у Джона имеется неиссякаемый запас историй о своих соплеменниках и о нем самом, но в этих рассказах он никогда не касался своей юности, когда, по его словам, ему пришлось несладко.

И еще он оказался лучшим из всех любовников Иззи. Конечно, у нее был не слишком большой опыт по этой части, всего трое мужчин до встречи с Джоном, но все три ее предыдущих романа были неудачными. По каким-то непонятным причинам, когда дело касалось любовных отношений, Иззи сталкивалась с равнодушными или откровенно грубыми парнями. Джон же обращался с ней как с величайшей драгоценностью.