Лейтенант Бертрам - [29]

Но едва он дочитал до слова «решение», стоявшего в левом углу над текстом письма и подчеркнутого черным, как голос его сорвался и он всхлипнул.

Рыбаки подняли головы, испытующе глядя на Иоганнеса Йенсена из-под козырьков своих синих картузов.

— Решение, — повторил он снова, голос его дрожал. — Принято решение: очистить остров Вюст.

Тут все смолкли. Слышно было только, как волны бились о камни. Темная туча заволакивала небо. На вершине острова зеленел сосновый бор. Женщины стояли в дверях своих домов, с удивлением и неясной тревогой глядя на безмолвное сборище мужчин на берегу.

Остров Вюст теперь — рыбаки поняли и окаменели — понадобился для оборонительных целей. И следовательно, должен быть очищен от населения. Земельные наделы и дома будут экспроприированы. На остров пришлют чиновника для переговоров о возмещении ущерба.

Иоганнес Йенсен показал письмо рыбакам. Пусть сами прочтут, что там написано, сами увидят это непостижимое, чудовищное письмо. Но рыбаки молчали и не трогались с места. А когда старик стал наступать на них с письмом в руке, отшатнулись. Они попросту боялись этого клочка бумаги, боялись куда больше непогоды на море. При помощи нескольких цифр и букв эта бумага сгоняла их с насиженного места, лишала крыши над головой.

Иоганнес Йенсен опустился на тележку с сетями, понурив голову, чтобы никто не видел его слез. Письмо ландрата он все еще держал в руках.

Из деревни доносились нетерпеливые окрики женщин. Суп остывает на столе, рыба в кастрюле разварилась. И мужчины пошли на зов своих жен. Молча, один за другим, выходили они из круга и шли восвояси. Наконец на берегу остался только Фридрих Христенсен. Он вспомнил летчика, которого приютил, и почувствовал себя тоже виноватым в той беде, что обрушилась на них всех.

В этот день рыбаки больше не выходили в море. За вечером настала ночь, начался шторм. Ветер жалобно свистел в соснах на вершине горы и сотрясал ставни домов. Лодки в бухте были как дикие звери перед грозой. Они так и норовили сорваться с канатов и якорных цепей и унестись в море. На острове никто в эту ночь не сомкнул глаз.

Уже на другое утро явился чиновник, высокий человек с открытым лицом. Он робко стучался у дверей, все время извинялся, да, он был смущен.

— Дело в том… ну, вы ведь уже знаете, вы вчера получили извещение… — говорил он. И все чувствовали, как тяжело ему даже произносить, в чем дело.

Он ходил по дому и надворным постройкам. Смиренный взгляд его светло-зеленых глаз стал вдруг суровым. Мельком взглянув на крохотные поля, он заносил несколько цифр в свою записную книжку, оценивая, чего стоит и стоит ли чего все хозяйство в целом. У соседа Фридриха Христенсена эта стоимость оказалась меньше ипотечной ссуды. Услышав это, сосед со страху заплакал.

Чиновник сочувственно положил руку ему на плечо.

— Мне очень жаль, — сказал он вполне искренне, — но что ж поделаешь, я обязан исполнить свой долг, правда?

Сосед уныло кивнул, и чиновник пошел дальше. Но в дом Фридриха Христенсена ему ходу не было. Рыжебородый рыбак стоял в дверях, широкими плечами загораживая проход.

Чиновник вежливо остановился.

— О, я прекрасно вас понимаю, — заметил он, — но вы не должны мне мешать. Вам же известно, что тем самым вы нарушаете закон.

Фридрих Христенсен обругал чиновника. Он знал такие проклятия и ругательства, каких не знал никто. Мужчины и женщины со всей деревни сбежались к его дому.

Чиновник чуть ли не с грустью покачал головой и пошел прочь. Люди, смеясь, двинулись за ним. Казалось, он не обращает на них никакого внимания. Он вошел в деревню и направился прямо к лавочнику. Ландрат рекомендовал ему Хюбнера как человека, который всегда готов помочь, поскольку тот регулярно доносил ландрату, что делают и говорят люди на острове. Все столпились перед лавкой Хюбнера и ждали, пытаясь угадать, что же будет.

Прошло немало времени, прежде чем чиновник появился вновь, а за ним и лавочник. Хюбнер был не похож на остальных мужчин острова. Стоя за прилавком, он разжирел, и все знали, что он даже не дотрагивается до своей жены, хотя ему всего сорок лет. Сейчас он благодарно жал руку чиновника и смеялся, тряся жирными щеками. Это всех удивило.

Но Хюбнер быстро удовлетворил их любопытство. Он сейчас провернул лучшее дельце в своей жизни, похвастался он. Чиновник записал ему на кредит десять тысяч марок. Десять тысяч марок! Да это же куча денег, целое состояние!

И хотя поначалу многие хотели последовать примеру Христенсена и запереть свои двери, теперь они снимали шапки перед чиновником, когда он входил к ним в дом, и обстоятельно показывали ему двор, и сараи, и хлев в надежде тоже провернуть выгодное дельце вроде Хюбнера. Но тут их ждало разочарование. Оказалось, что и земля у них похуже, и дома подешевле, чем у лавочника Хюбнера. И все-таки они приветливо улыбались чиновнику — попались в ловушку.

Они не знали, что сильнее в них, стыд или злость, когда моторная лодка со свастикой на корме покинула бухту.

О, они даже не смели смотреть в глаза друг другу. И только лавочник мог смеяться сколько влезет, что он и делал, как ни противно это было. Голос его звучал звонко и пронзительно.