Лейтенант Бертрам - [115]

Да что ж это такое, думал Георг, даже и Хайн мне сегодня не помощник. Его угнетала стоящая перед ним задача. Город, казалось, всей своей тяжестью лег ему на плечи. И он отвечал за судьбу этого города.

Но тут запыхавшийся Альберт рухнул на землю рядом с ним. Он все не мог перевести дух от своей беготни и говорил какими-то обрывками фраз:

— Должен тебе сказать… третья рота… получила приказ… произвести разведку у Мансанареса, справа от тебя. И она поступит в твое распоряжение!

Немного отдышавшись, он продолжал:

— Они должны сейчас быть на краю парка. Впрочем, вид у них такой, будто они идут на вечеринку с пивом у себя в Баварии. Все друг с другом перессорились. В первом взводе ни у кого нет формы. Они расхаживают в одних рубашках, у них якобы отняли все их лучшие вещи.

— Вот это да! — рассмеялся вдруг Георг. Весть о том, что третья рота будет теперь под его началом, в корне изменила его настроение. Он ткнул Хайна Зоммерванда в бок и крикнул: — Вот теперь начинается настоящая война, Хайн! — он потер руки и решил сейчас же подыскать себе другой командный пункт, с которого лучше будут видны обе роты.

Но тут случилось нечто вовсе неожиданное. Георг и Хайн услыхали дикий рев, восторженный вопль сотен глоток. Третья рота высыпала из парка, где она сидела в укрытии, и ринулась на штурм Мансанареса. Первым чувством Георга был гнев, горькая ярость, от которой он весь побагровел, но в ту же секунду он испытал изумление, более того, глубокое восхищение беззаветным мужеством атакующих. Он следил за их продвижением с тем же чувством, с каким в дни штормов наблюдал за волнами в гавани маленького городка, когда волны вырастали, увенчанные белыми гривами, словно хотели окатить небо, а потом разбивались о холодные камни причала.

Вот так и третья рота ринулась на врага. В своем воодушевлении они все, как один, бросились на укрепления противника, который и сам уже изготовился к атаке, и теперь из переполненных окопов градом летели пули. Строчили пулеметы, а старомодные «пиф-паф» разрывных снарядов были похожи на собачий лай. Там, где падали убитые или раненые, трещали ветки кустарника. С жадностью поглощала пересохшая земля кровь добровольцев. Атака захлебнулась. Добровольцы поодиночке искали укрытия, но кусты были слишком низкими, земля плоской. Чужая земля отказывала им в защите.

— Так я и знал! — воскликнул Георг в своем овражке. — О, это уж хуже некуда. Надо бы… — Все испортила эта дурацкая атака. Ярость его не знала границ. Когда остатки третьей роты опять вознамерились пересечь реку, противник тоже сдвинулся с места. Георг перестал чертыхаться и с ужасом уставился на темнолицых марокканцев, мчавшихся к реке. Вот когда надо было идти в атаку! Георг опять, и теперь куда явственнее, ощутил всю непомерность возложенной на него задачи, но это ощущение вновь вернуло ему хладнокровие и ясность сознания. Он сразу оценил опасность, которой грозил ему ответный удар марокканцев, послал Альберта к Стефану с приказом силами его взвода прикрыть отступление третьей роты.

— Должны же мы расхлебать кашу, которую они тут заварили! — сказал он Хайну Зоммерванду.

Теперь в распоряжении Георга было чуть больше семидесяти человек и два пулемета. Взошло солнце, и вскоре стало жарко. Над высокими домами города скапливались тучи. Хайн Зоммерванд рассказал, что в городе обстановка лучше, чем накануне. Слышать это было приятно.

Между тем марокканцы уже полезли в бурую воду Мансанареса. Многим вода была по грудь, а кое-кому и по шею, зрелище было странное, казалось, по грязной воде плывут только зеленые тюрбаны. Винтовки марокканцы держали обеими руками над головой. Одолев и последнее препятствие — железнодорожную насыпь, они грозно столпились перед входом в Западный парк. И тут вдруг под серыми облаками появились коршуны, словно прилетели за ними из Бадахоса и Талаверы, и стали с криками кружить над парком, видно почуяли добычу, какой смерть никогда еще их не дарила. Ее темнокожие легионеры сотнями высыпали из кустов и лесных зарослей. Уже их коричневые разбойничьи руки тянулись к Мадриду. Он был недалеко, всего короткий отрезок пути, и они смогут вскочить в трамвай и за десять сентаво доехать до Пуэрто-дель-Соль, до самого сердца города, куда страх уже мчался во весь опор, намного опережая их.

Наконец Георг отдал приказ открыть огонь. Добровольцы стреляли так быстро, как позволяли их старенькие пулеметы. Подавленность, вызванная превосходящими силами противника и стремительностью контратаки, очень скоро сменилось облегчением: наконец-то они избавились от безделья, от бесправия, от безоружности и загнанности. Оружие в их руках было как божья милость, оно обостряло все их способности, меняло характеры, оно возвращало изгнанникам человеческое достоинство. Каждый из семидесяти человек ощущал эту метаморфозу. Они не только географически были в другом климате, они существовали теперь и в ином душевном климате. Этот дух приподнятости не поблекнет в ходе боев и сражений, несмотря на частые отступления. И в тот день, после многочасового боя, который они вели без передышки, когда добровольцы уже порядком устали, когда им понадобилось время, чтобы отдышаться, это великое пламя, зажженное в них в час первого боя, не могло угаснуть. Семьдесят человек вцеплялись в корни олив, вжимались в каждое углубление в земле и огненным заслоном преградили маврам путь в Мадрид. У марокканцев убитые в первой и второй цепи уже служили прикрытием идущим вслед, но ничто не могло сдержать их наступления, и шаг за шагом они продвигались вперед. На стороне защитников города все чаще звали санитаров, требовали перевязочные средства. Их огонь мало-помалу слабел. Будь у Георга в распоряжении еще и третья рота или хотя бы останься у него взвод Стефана, который он вынужден был послать на помощь третьей роте, Георг бы и горя не знал. Но от семидесяти человек через полчаса осталось только шестьдесят, и так как марокканцы выдвинули вперед легкие пулеметы, Георг понял, что его рота долго не продержится. Он поймал озабоченный взгляд Хайна Зоммерванда и произнес невозмутимо, но опустошенно: