Лейденская красавица - [113]

– Взгляните на него теперь! Он вспомнил Лилию Брюсселя

– Довольно, довольно, – ревела толпа. – Веревку, веревку! Повесить его на распятии!

– Друзья мои! – закричал Арентс. – Отпустите его. «Аз воздам», – говорит Господь.

– Пусть так, а мы ему прежде дадим задаточек! – раздался голос.

– Молодец, Ян!.. Куда взобрался!

Все подняли головы и увидели в шестидесяти футах над своими головами на одной из перекладин креста человека, сидящего со связкой веревок за плечами и свечой, привязанной ко лбу.

– Упадет, – сказал кто-то.

– Ну да. Это Ян-кровельщик, он может висеть в воздухе, как муха.

– Держите конец, – раздался голос, и сверху спустилась веревка.

– Пощадите! – молил несчастный монах, когда палачи схватили его.

– А ты пощадил хеера Янсена несколько месяцев тому назад?

– Я радел о спасении его души, – оправдывался доминиканец.

– А теперь мы порадеем о твоей душе. Твоим же средством полечим тебя.

– Пощадите!.. Я вам укажу, где остальные.

– Где же? – спросил один человек, выступая вперед и отстраняя товарищей.

– Спрятались в церкви… в церкви…

– Мы знаем это, собака-предатель! Ну, спасайте его душу! Лошадь для того, чтобы на ней ездили, – говорил ты. – А ангел должен уметь летать, – говорим мы. Ну, взвивайся!

Так кончил свою жизнь аббат Доминик в руках мстившей ему толпы, свирепой и кровожадной. Читатель не должен думать, что все ужасы этих дней шли исключительно от инквизиции и испанцев. Приверженцы новой церкви тоже совершали вещи, от которых нас бросает в дрожь. В извинение им можно сказать лишь, что они, по сравнению со своими притеснителями, были как отдельные деревья по сравнению с лесной чащей, и что преследования, которым они подвергались, и страдания, которые испытывали, доводили их до сумасшествия. Если бы наших отцов, мужей и братьев сжигали на кострах, мучили в подземельях инквизиции или избивали тысячами при разорении городов, если бы наших жен и дочерей позорили, наши дома грабили и сжигали, а права попирали, то нечему было бы удивляться, что мы сделались бы жестокими, если бы дело коснулось нас. Думаем, что благодаря Богу цивилизованное человечество никогда больше не подвергнется подобному испытанию.

На перекладине креста висел в воздухе мертвый монах, как возмутившийся матрос, вздернутый на мачте корабля, который он собирался предать. Но его смерть не успокоила ярости торжествующей толпы.

– Где другие? – кричала она. – Найдите других.

И люди бегали с факелами и фонарями по большой церкви. Они побывали на хорах, обшарили ризницу, все часовни и, не найдя ничего, снова крича и жестикулируя, собрались в притворе.

– Приведите собак! – закричал голос. – Они чутьем найдут.

Привели собак. Они с лаем бегали взад и вперед, но, сбитые с толку множеством людей, не зная, чего искать, ничего не нашли. Кто-то сорвал образ со стены, и в следующую минуту с криками «долой идолов!» началось разрушение.

Фанатики устремились к алтарям и хранилищам церковной утвари. Вся резьба была отбита и разрублена топорами и молотками, занавесы, закрывавшие шкафы, были оторваны, в священные чаши было влито вино, приготовленное для таинства, и богохульники пили его с грубым хохотом. Они сложили в церкви костер и разжигали его священными изображениями, обломками резьбы и дубовых скамеек, а в этот костер стали бросать золотую и серебряную утварь. Они пришли сюда не грабить, а мстить, и плясали вокруг костра, а со всех сторон раздавался треск падающих статуй и звон разбиваемых стекол.

Мерцающий зловещий свет костра проник через решетчатую плиту гробницы, и Адриан увидел лица своих товарищей по заключению. Что это была за картина! Весь склеп был заставлен полуистлевшими гробами, из которых кое-где выглядывали белеющие кости, только гроб, на котором он стоял, был еще под покровом из яркого бархата. А кругом эти лица! Монахи в полном облачении прижались к углам, сидя на полу, бормоча неизвестно что побелевшими губами, дьячок лишился чувств, Симон обхватил гроб, как утопающий обхватывает доску, а среди них стоял спокойный, насмешливо улыбающийся Рамиро с обнаженной шпагой в руке.

– Мы погибли, – завопил один из монахов, потеряв всякое самообладание, – они убьют нас, как убили святого аббата.

– Нет, не погибли, – заметил Рамиро. – Мы в безопасности, но если ты посмеешь еще раз открыть свою пасть, то сделаешь это в последний раз. – Подняв клинок, он пригрозил им и прибавил: – Молчите! Кто пикнет, тому конец!

Сколько времени продолжалось их заключение – час, два, три, – никто из заключенных не знал, но, наконец, буйство в церкви закончилось. Церковь со всеми ее богатствами и украшениями была опустошена, но, к счастью, пламя не достигло крыши, и стены не загорелись.

Мало-помалу иконоборцы устали; казалось, что и ломать больше нечего, и в дыму стало тяжело дышать. По два и по три человека они стали выходить из поруганного храма, и снова в нем водворилась торжественная тишина. Тонкие струйки дыма поднимались над тлевшим костром, по временам с треском обрушивался кусок надломленной лепной работы, и холодный осенний ветер врывался в выбитые окна. Дело было совершено, месть измученной толпы наложила свою печать на древнее здание, где молились ее предки в течение нескольких поколений, и снова тишина наполнила здание, и кроткие лунные тучи залили опустевшую святыню.