Лёвка - [3]

- А что значит Шекель, никогда раньше не слыхал этого слова? — как-то раз спросил Лёвка.

- По-фене это значит чемодан, ну а на самом деле израильская монета, типа нашего рубля, что-ли… Кстати знающие люди говорят, что такая-же деревянная!

- Ну а почему тебя так прозвали? — продолжал любопытствовать Лёвка, упустив непонятное замечание.

- Расскажу как-нибудь…

- Расскажи сейчас, будь другом, — не унимался Лёвка, — интересно же…

- Ну слушай, — легко согласился Шекель, — раз интересно… Я тогда работал на вокзале, щипал по-мелочи, присматривался к порядкам… И выходит значит из московского поезда пижон такой — штаны в серую полосочку, очки дымчатые, шляпа а-ля Лондон, лепень с кожаным карманами, короче на-понтах весь; поставил на платформу чемодан и шарит глазами по-сторонам. Я к нему:

- Вам таксомотор, гражданин человек? — И значит за чемодан.

А он ногу в лакированном штиблете на него поставил, не торопясь закурил «Герцеговину Флор», щёлкнув серебряной зажигалочкой, посмотрел на котлы и говорит:

- В «Дукат» — и снял ногу с чемодана…

Ну я шекель забросил за спину и попёр вперёд, он за мной, вобщем у камер хранения я его потерял. Трюк у меня такой был, там несколько подземных переходов пересекались, я в один нырнул, в другом вынырнул, чемодан задвинул в дыру специально подготовленную, закрыл фанерой и по лестнице наверх. Смотрю через окно, фраерок стоит посреди вокзала и медленно до него доходит, что нет у него больше багажа. Он кстати не смутился совсем, хлопнул себя по карману, ну типа лопатник проверил, убедился что при нём и как ни в чём не бывало пошёл на остановку таксомотора. Я тем временем вернулся за чемоданом и притащил его на хавиру. Там мы его аккуратно вскрываем и смотрим, а в нём: карты — с десяток колод, большая коробка чая, водка, сало-колбаса, банка травы, консервы разные. А в самом углу, аккуратно завёрнутый в полотенце ствол воронённый — «Наган» с барабаном маслят. Старший наш, Петруха, первый всё понял:

- Это же грев в кичу, ты у кого шекель смыл, босота?

Ну я ему рассказываю как и что, мол фраера московского поднял — штаны в полосочку, шляпа, папиросы «Герцеговина»… С него градом начинает катиться пот.

- А партачки были?

- Да вроде паутина на пальцах, я толком не рассмотрел… — Петруха вытер рукавом влажную шею, — куда ты сказал он ехал?

- В «Дукат», кажется…

- Ему кажется… Ладно, слушай меня здесь… — Он обречённо выдохнул.

Возле гостиницы «Дукат», он меня уже поджидал, сидел на лавочке ел мороженное, нога-на-ногу, штиблеты сверкают на солнышке. Он показал глазами на место рядом с собой, я присел на самый край.

- Чемодан доставишь по этому адресу, — он снял с моей головы восьмиклинку, вложил в неё кусочек бумаги и обратно одел её мне на голову!

- Я это… Не в жилу вышло… Напутался я значит…

- Да ладно, смена растёт на мою голову, — открыто улыбнулся он, — держи вот, на память, — и добавил, когда я уже встал, — найди меня через неделю…

На моей ладони лежала серебряная зажигалка. На её перламутровом боку была витиевато выгравирована буква К.

- Вали давай, Шекель!

Фима Каплан давно отошёл от блатных — завязал, как-говориться, ни в каких делах не участвовал, тихо жил один в большой квартире, в доме послевоенной постройки с высоким потолком и широким балконом. Иногда Лёвка приходил к нему в гости. Они обедали, соседка Камилла готовила замечательный плов с бараниной и курагой, потом слушали Высоцкого на новенькой, кассетной «Весне». Шекель курил на балконе, вертя пальцами серебряную, с перламутровым боком зажигалку и думал о превратностях судьбы. Ведь начиналась его блатная биография «под глазом» того самого Крамера, который приходился Лёвке родным дедом. Именно Крамер и был тем самым пижоном, у которого Фима смыл злополучный чемодан. Под видом слесарей из артели «Двърные Английские Замки», воры приходили в дома зажиточных горожан, устанавливали или ремонтировали замки, тем временем осматривались, выясняли что и как лежит — всё остальное было делом опыта и времени. Дома «ломали» через чердаки или окна, двери и замки всегда оставались целы, домушники берегли авторитет артели. В памяти почему-то всплыли слова Крамера: «Важно не то, как войти в дело и провернуть его, а как из него выйти и остаться при этом на свободе!» Шекель не стал рассказывать Лёвке, что был хорошо знаком с его легендарным дедом, что «работал» с ним, что знал его красавицу-жену Риточку, Лёвкину бабку, Маргариту Крамер.

Однажды Шекель неделю лежал в больнице, «старые раны» — шутил он. Лёвка навещал его, покупал на рынке апельсины, но сам же их ел, сидя у кровати похудевшего друга. Как-то он застал Шекеля курящим на скамейке в саду, ветер распахнул больничную пижаму, из под майки выглядывала выцветшая татуировка.

- Что это значит? — Спросил Лёва, указывая на церковь с куполами.

- Эта, — Фима указал на маленький купол на сердце, — малолеткой по-дурости залетел… А эта, — он дотронулся до купола, что по-больше, — вспоминать противно, тоже по-дурости… А вот здесь колокол, видишь? — Лёвка кивнул.

- Он когда звонит, душа стонет, будто просится на свободу…

- Мама говорит, что нет такого органа — душа…