Левиафан - [17]
— Вы имеете в виду храп?
Алек нахмурился. Он давно привык засыпать среди шумящих людей и машин, но сегодня его разбудило тихое попискивание точек и тире. Две недели бегства обострили восприятие.
— Поймали что-нибудь насчет нас? Граф пожал плечами.
— Коды снова сменились. В эфире столько болтовни, сколько я прежде никогда не слыхал. Похоже, армии готовятся к войне.
— Может, обо мне забыли? — с надеждой спросил Алек.
В первые дни беглецам несколько раз встречались рыскающие по лесам и холмам дредноуты, но в последнее время вокруг было тихо, только один раз в небе прожужжал случайный аэроплан.
— Вы себя недооцениваете, ваше высочество. Просто Сербия сейчас более легкая мишень.
— Что ж, сербам не повезло, — тихо сказал принц.
— Везение тут совершенно ни при чем, — пробормотал Фольгер. — Много лет империя желала войны с Сербией. Все остальное только повод.
— Повод?! — гневно переспросил Алек.
Ему представились лица убитых родителей. Но логика в словах Фольгера имелась. За ним охотились австрийские и немецкие дредноуты. Семью эрцгерцога определенно уничтожил кто-то из старых друзей, а не шайка сербских школьников.
— Отец всегда выступал за мир!
— А теперь не выступает. Правда, неглупо задумано? Алек потряс головой.
— Граф, я слушаю вас и ужасаюсь. Порой мне кажется, что вы восхищаетесь заговорщиками.
— Ну, их замысел был не лишен изящества. Убить миротворца, чтобы развязать войну. Но они уже сделали одну глупейшую ошибку.
Граф повернулся к Алеку и посмотрел ему в глаза.
— Они забыли убить вас.
— Все равно я ничего не значу.
Фольгер выключил устройство беспроводной связи, и кабина погрузилась в тишину, только из-под стрехи сарая доносилось хлопанье крыльев.
— Вы даже не представляете, как много значите, Александр.
— Но почему?! У меня нет больше ни родителей, ни титула. — Алек опустил взгляд на свою осыпанную сеном крестьянскую одежду. — За последние две недели я даже ни разу не мылся!
— Это верно, — фыркнул Фольгер. — Но у вашего отца на случай войны был продуманный план.
— О чем вы?
— Расскажу, когда доберемся до Швейцарии. — Фольгер снова включил аппарат. — Однако первым делом нам необходимо где-то раздобыть топливо и запчасти. Ступайте разбудите экипаж.
— Вы, кажется, приказываете мне, граф? — Алек поднял бровь.
— Будьте так любезны, разбудите экипаж, ваша светлость!
— Хотите утаить от меня ваш маленький секрет? Думаете, я отвлекусь и забуду?
Фольгер расхохотался.
— Нет, я так не думаю. Но секрет пока останется секретом. Я обещал вашему отцу раскрыть его вам в надлежащее время.
Алек сжал кулаки. Как же осточертело подобное обращение! Почему граф ничего не говорит до самого последнего момента?! Может, раньше, до гибели родителей, это имело смысл, но теперь Алек уже не ребенок.
За прошедшие две недели он научился множеству вещей: разводить костер, менять свечи в двигателе, прокладывать маршрут ночью по звездам и с помощью секстанта, забираться на штурмовике под мосты и в амбары, разбирать и чистить пулеметы так же легко, как стирать собственную одежду. Кстати, и этому тоже пришлось научиться. Хоффман даже показал ему, как варить суп из сушеного мяса с овощами, украденными с ближайших крестьянских полей.
Но самое главное — Алек научился подавлять отчаяние. С того первого дня принц не плакал больше ни разу, словно запер горе в темной каморке в самом укромном уголке сердца. Ощущение ужасной пустоты накатывало только тогда, когда он в одиночестве стоял ночную вахту. Но даже в самые тяжелые минуты на глазах принца не было слез.
— Я больше не ребенок, — повторил он вслух.
— Знаю, но ваш отец приказал мне ждать, Алек, и я собираюсь исполнить его волю. Идите разбудите экипаж, а после завтрака мы устроим урок фехтования. Вечером вам понадобится быстрая реакция: вы поведете шагоход.
Несколько секунд Алек смотрел на графа, потом кивнул.
Он вдруг почувствовал, что слишком давно не держал в руках клинка.
— Будьте любезны стать в позицию, ваше высочество! Алек поднял саблю и встал в стойку. Граф медленно обошел его кругом. Вдумчивый осмотр длился не меньше минуты.
— Перенесите вес на заднюю стопу, — наконец велел Фольгер. — Но в целом приемлемо.
Алек выполнил указание, чувствуя, что мускулы уже начинают ныть. Долгие дни в рубке шагохода, практически без движения, подорвали физическую форму принца. Урок предстоял болезненный.
Боль постоянно сопутствовала урокам графа Фольгера. Алек начал заниматься фехтованием в десять лет и ожидал поначалу, что это будет захватывающе и увлекательно. Наделе же приходилось часами стоять неподвижно, пока граф, прохаживаясь рядом, поддразнивал его, когда у Алека от утомления начинали дрожать руки. Только в пятнадцать лет ему наконец разрешили скрестить клинки в поединке.
Фольгер тоже встал в позицию.
— Сначала медленно. Только парируйте, — сказал фейхтмейстер и атаковал, сопровождая каждый взмах сабли названием соответствующего приема защиты.
— Терция! Еще терция! Теперь прима… Ужасно, Алек! Слишком низко держите саблю. Двойная терция! Теперь закройтесь. Кварта! Просто кошмар! Еще раз…
Граф продолжал атаковать, но подсказывать вскоре перестал, предоставив Алеку самому выбирать защиту. Вспыхивали клинки; поднятая противниками пыль клубилась в солнечных лучах. Как странно, фехтовать в крестьянской одежде, без слуг, стоящих рядом с полотенцем и кувшином воды наготове! Под полом скреблись мыши, огромный штурмовик мрачно взирал из своего угла, словно железный бог войны. Каждые несколько минут Фольгер объявлял перерыв и замирал, глядя на машину, будто пытаясь занять у нее выдержки и терпимости к неуклюжему ученику. Потом со вздохом говорил:
