Левиафан - [12]

Кого только мы здесь ни встретим! Эмма Лазарус, Сидящий Бык, Ральф Уолдо Эмерсон, Джозеф Пулитцер, Буффало Билл, Огюст Бартольди, Кэтрин Уэлдон, Роза Готорн (дочь Натаниэла), Эллери Чаннинг, Уолт Уитмен, Уильям Текумсе Шерман.[13] И здесь же мы находим Раскольником (после каторги он эмигрирует в Америку, где становится Раскином), Гекльберри Финна (постаревший бродяга сходится с Раскином) и Ишмаэля из «Моби Дика» (он ненадолго появляется в роли нью-йоркского бармена). Действие начинается в год столетия Америки, и далее роман прослеживает главные события на протяжении полутора десятков лет: поражение Кастера на реке Малый Бигхорн,[14] создание статуи Свободы, всеобщая забастовка семьдесят седьмого года, массовое бегство евреев из России в восемьдесят первом, изобретение телефона, «хеймаркетский бунт» в Чикаго,[15] Танец Духов среди индейцев сиу и бойня на ручье Вундед-Ни.[16] Но, скорее, события мелкие, малозначительные определяют ткань повествования, делают роман чем-то большим, нежели детская головоломка, складывающаяся из разрозненных исторических фактов. Взять хотя бы первую главу. Эмма Лазарус приезжает в Конкорд, Массачусетс, и останавливается в доме Эмерсона. Там она знакомится с Эллери Чаннингом, и они вместе отправляются к Уодденскому пруду, а по дороге он рассказывает ей о своей дружбе с Торо (который четырнадцать лет как умер). Быстро найдя общий язык и став друзьями, они являют собой пример странного союза, одного из тех, какие любил коллекционировать Сакс: седой аристократ из Новой Англии и поэтесса еврейского происхождения из «квартала миллионеров» в Нью-Йорке. Во время их последней встречи Чаннинг вручает ей подарок, который она должна раскрыть в поезде по дороге домой. Когда она снимет обертку, внутри обнаружится экземпляр его книги о Торо вместе с реликвией, бережно хранившейся все эти годы, — компасом Торо. Эта красивая, тонко описанная сцена оставляет в памяти читателя важный образ, и в разных обличьях он будет потом повторяться на протяжении романа. Словами ничего не объяснено, но все и так предельно ясно: Америка сбилась с пути. Торо был тем самым человеком, который мог указать нам правильное направление, и теперь, когда его нет, мы безнадежно потерялись.

А еще есть странная история Кэтрин Уэлдон, домохозяйки из Бруклина, которая уезжает на Запад и становится одной из жен Сидящего Быка. И почти фарсовое описание приезда из России великого князя Алексея Александровича: как он охотится на бизона вместе с Буффало Биллом, как с приключениями едет на пароходе по Миссисипи в компании генерала Джорджа Кастера и его супруги. И история генерала Шермана, который взял себе второе имя в честь индейского воина и при этом установил «военный контроль над всеми резервациями индейцев племени сиу», с которыми его обязали обращаться как с военнопленными, а год спустя этот человек получил право «решить, где будет установлена статуя Свободы — на Губернаторском острове или на острове Бедлоу». И снова Эмма Лазарус, тридцати семи лет, умирающая от рака, а у ее постели Роза Готорн, которую так потрясет смерть подруги, что она примет католичество и, уйдя в монастырь Святого Доминика под именем сестры Альфонсы, посвятит оставшиеся тридцать лет уходу за безнадежно больными. В книге десятки таких невыдуманных эпизодов, которые под пером Сакса выглядят все более фантастическими, как будто они порождены галлюцинациями или сновидениями. Роман становится все более зыбким, с непредсказуемыми ассоциациями и поворотами, а также резкими сменами тональности, и в какой-то момент ты чувствуешь, как отрываешься от земли и медленно взмываешь в небеса подобно гигантскому метеозонду. А когда твое воздухоплавание подходит к концу, вдруг понимаешь: ты забрался в такую головокружительную высь, что путь назад тебе заказан, можно только упасть и разбиться в лепешку.

Не обошлось, конечно, и без огрехов. Хотя Сакс делает все, чтобы их замаскировать, временами роман кажется слишком уж сконструированным, оркестровка событий излишне механистичной, а персонажи неживыми. Помнится, когда я первый раз читал его, где-то на середине книги я подумал, что Сакс скорее мыслитель, чем художник, но мне порядком мешало то, как он вбивал мне в голову очередную важную мысль или вкладывал в уста персонажей некие идеи, вместо того чтобы позволить событиям развиваться своим ходом. Хотя он не писал впрямую о себе, видно было, что для него это глубоко личная книга. Доминирующей эмоцией была ярость, откровенная, бурлящая: яростное неприятие Америки, политического лицемерия, расхожих мифов, которые следовало разрушить. Если вспомнить, что Вьетнамская война была в разгаре, а Сакс за свои антивоенные убеждения сидел в тюрьме, природу этой ярости понять нетрудно. Она задала роману резко полемический тон, и она же, мне кажется, стала секретом его мощи, той пружиной, которая толкает действие и не позволяет читателю отложить книгу в сторону. Сакс начал писать «Нового колосса», когда ему было двадцать три, и за пять лет работы сделал семь или восемь вариантов. В печатном виде получилось четыреста тридцать шесть страниц, которые я проглотил за один присест в тот же вечер. Все мои замечания были ничтожными в сравнении с восторгом, который я испытал. На следующий день, придя с работы, я написал ему о том, что это великий роман и что в любой момент, когда ему захочется распить со мной стаканчик-другой бурбона, я почту за честь показать себя достойным собутыльником.