Лев Шестов по моим воспоминаниям - [14]

— Это прекрасно, вы правы. Я сам наметил на бумаге наиболее важные стороны, и я хотел бы, чтобы вы на них настаивали. И сначала заглавие: «Источники метафизической истины».

Я возражаю:

— Нет, право, это слишком претенциозно для меня и слишком смело. Но если вам этого хочется, я предлагаю назвать статью: «Шестов и источники…» — это ограничит сюжет и план. Шестов соглашается.

— Затем я хотел бы, чтобы вы поставили два эпиграфа к вашей статье. Я предлагаю из предисловия к моему Киргегарду: «Вопли Иова не суть только вопли». И из Спинозы: «Не смеяться, не плакать, не ненавидеть, а понимать».

26.2.1938.«Шестов прочел мою статью в третий раз. На этот раз он ею удовлетворен. Он постоянно просил меня подчеркивать, углублять вопросы, которых я касался: момент борьбы, отравленный Сократ и т. д. Он попросил меня зачеркнуть маленькую фразу, которую я написал: «честный Ясперс! Смелый Ясперс!» и т. д.

— Это не хорошо. Если у вас есть противник, вы должны уважать его, не считать его ничтожеством; его надо уважать. И потом… мысль, против которой вы боретесь, это тоже моя и ваша мысль. Не надо думать, что вы ее превзошли… Она еще в нас.

Потом мы меняем предмет разговора. Шестов говорит мне о философии индусов, которую он изучает в последние месяцы:

— Я погружен в нее всё время. Замечательно! Европейцы толкуют ее так же, как Библию: откладывают в сторону всё, что нас стесняет и сохраняют остальное. Однако, если в экзотерической части их мысль соответствует греческой, то в эзотерической — не так. Они прозревали трудности, у них огромное напряжение, громадная воля к свободе. В Риг-Веда и в Упанишадах чувствуется иная мысль, о которой никто не говорит, даже ваш Нюенон, хотя он упорно настаивает, что европейцы не могут ничего понять. Даже в Санкхара… Да, они не всегда останавливаются перед невозможностью. Они стремятся идти дальше. Увы, мне не верится, что я смогу написать об этом. Не хватает физических сил. Но это меня сильно интересует. Я погружен в это. Но я устал, устал, так много надо прочесть.

Затем разговор переходит на то, как я начал. Я написал несколько статей о Шестове раньше нашего знакомства, когда я был в Румынии, шестнадцать лег тому назад. Мой философский багаж был весьма невелик. И, однако, я ухватил суть вопроса. Я возмущался его борьбой с очевидностями, но я все же понял, что эта борьба составляет центр его мысли. Уже в 1929 г. я назвал доклад, который я прочитал о нем в Буэнос-Айресе, «Шестов и борьба с очевидностями».

— Вы разъяснили мне Историю философии, то сокровенное напряжение, бессилие против смертельной скуки, которое она до того вызывала во мне. Шестов и не думает оспаривать этой скуки. Он рассказывает анекдот об одном русском профессоре, который говаривал, что испытывает удовольствие при чтении Канта.

— Я всегда сомневался, — говорит Шестов, — что он его читал. Да, можно интересоваться Кантом, можно у него учиться, все можно, но только не находить удовольствие».

Maрт, 1938.(Шестов): «— Моя книга, в Австрии, готова, переведена, оттиски прокорректированы, полностью оплачен переводчик, и я — наполовину. А теперь молчание. Мне хотелось бы, чтобы эта книга («Афины и Иерусалим») появилась, ибо в ней я правильно поставил вопрос Но по существу, какое имело значение, даже если бы книга вовсе не появилась, даже по-французски… Главное, что вопрос поставлен: все, что мы видим, — очевидность или кошмар?

Вот почему я так настаивал, чтобы в ваших этюдах вы придерживались существа. Я знаю, вашей первой целью является желание разъяснить, облегчить читателю понимание. Но если я настаивал, чтобы вы отбросили некоторые аксессуары, некоторые разъяснения, то потому, что я забочусь не только о читателе. Самое главное — не читатель А чтобы вопрос был поставлен правильно, для вас самих и для меня. В этом все дело.

Я погружен в индусскую мысль. Читаю мало, потому что устал. Но я все время перечитываю, дабы сравнить св. Жана де ля Круа, Мейстера Эккегарда, Фому Кемпийского. По существу, и там и здесь одно и то же. До стремления Жана де ля Круа опорожнить дух от образов и видений… Конечно, имеются расхождения, но второстепенные. Вот, Санкхара и Рамануйя спорят о Пракрите, и второй упрекает первого в материальных связях и заменяет их духовными, но все-таки — связями. В основе, это спор между греками и Лейбницем: греки утверждали, что источник зла в материи, что воля богов была ограничена материей, которая ставила им предел. Лейбниц же говорит, что зло включено в вечные истины, которые вторгнулись в сознание Бога, помимо Его воли… И там и здесь Бог ограничен: там материальными связями, здесь — духовными. Но не все ли равно, какой характер имеет принуждение — материальный или духовный, ведь принуждение налицо. Всякое принуждение материально… Совсем иной является мысль Иерусалима. Вспомните Апокалипсис. Непобедимый зверь, и все язвы, и все хулы… Но приходит пророк, и утираются слезы. Этой мысли нет ни у греков, ни у индусов. Она только в Библии.

Что я делаю вот уже сорок лет? Вам ответят — ничего. Но в течение этих лет не было ни одного события, ни одной мысли у меня, которая не являлась бы выражением непрестанной борьбы и вопроса: то, что мы принимаем за истину, почерпнуто ли нами у