Лев с ножом в сердце - [3]

Длинный, тощий, жилистый, до карикатурности стилизованный под прибалта (но, в отличие от соотечественников, как оказалось впоследствии, не флегматичный, а, наоборот, скорый на язык и подвижный), Аспарагус смотрел на меня, склонив голову набок и почесывая желтым от никотина пальцем лохматую бровь. Я, в свою очередь, рассматривала оттопыренные уши редактора, его крупный хрящеватый нос — такие носы принято называть «настоящими мужскими», пронзительные птичьи глаза сизого цвета и мощный лоб мыслителя, увеличенный обширной лысиной, кадыкастую шею, клетчатую, плохо отглаженную рубашку и бордовый галстук с узором из зеленых листьев. В его кабинете стоял застарелый запах табака.

Аспарагус просмотрел мои ответы на письма читательниц раз, другой. Потом долго рассматривал меня, вытягивая губы трубочкой и шевеля ушами. Затем спросил, почему я ушла из библиотеки.

— Я не ушла, — ответила я. — Меня сократили. В городском бюджете нет денег на культуру.

— Пишете?

Я пожала плечами.

— В каком жанре? Любовная лирика небось? Стишата?

— Научная фантастика, — брякнула я. — Пришельцы из космоса.

— Ага, — отозвался он, нисколько не удивившись. — Дадите почитать?

— Дам, — ответила я.

— В таком случае идите в бухгалтерию, скажите, пусть вас оформляют в отдел писем. Вместо Виктории. — Последнюю фразу Йоханн выговорил с особым удовольствием, ухмыльнувшись. — А ведь все равно небось о любви? — вдруг спросил он мне вслед. — Какая же научная фантастика без любви?

Я обернулась от двери и ответила:

— Никакой. Конечно, о любви.

Он только хмыкнул и снова опустил нос в бумаги…

«…и теперь я не знаю, что мне делать, дорогая Катюша. Я все время жду, что он позвонит, ни о чем другом думать не могу. Моя подруга Валя говорит: дура, пошли в бар посидим, пусть он видит, что тебе как бы наплевать. А я думаю, если он меня там увидит, то подумает, что я его забыла, и вообще никогда больше не позвонит. Может, он поймет, что я люблю его, и вернется? Как ты думаешь, Катюша?»

Я вздохнула, отложила письмо. Посмотрела на часы. Половина седьмого. В семь заявится Йоханн. Покалякать за жизнь, узнать, как я, что новенького, и слегка подремать в потрепанном «дворцовом» кресле в углу комнаты. Около восьми он уйдет к себе — работать, читать, — не материалы для очередного номера, упаси боже, для этого есть рабочий день, а классиков, — и пить в тишине. Возможно, останется ночевать на старом кожаном диване. По слухам, главред был женат три раза, у него четверо детей по всему бывшему СССР и характер одиночки-работоголика. Просто удивительно, как он ухитрялся так часто жениться. Скорее всего, не мог устоять под давлением предприимчивых соискательниц, справедливо полагая, что легче уступить, чем сопротивляться.

Йоханн — отличный мужик, разве что ироничен больше, чем хотелось бы. Но он мужик, и этим все сказано. Чувствуется в нем надежность и кондовая основательность, а также старомодность и некие неписаные идеалы прежних поколений. Мне Йоханн напоминает старую мощную корягу, торчащую из земли, которую, кстати, давно пора выкорчевать и выбросить на свалку истории, как считают некоторые — тот же Шкодливый Эрик или звездная Аэлита. Но умная Иллария держит Йоханна в коллективе в качестве противовеса и предохранителя, а также крутого профессионала старой закалки, который знает, как «делать прессу». Или, выражаясь современным языком, обладает ноу-хау.

— Как жизнь, Лизавета? — спрашивает Йоханн, вырастая на пороге моей комнаты и распространяя вокруг себя удушливый запах табака. Цвет и блеск лысины, а также носа свидетельствуют о том, что главред принял первую вечернюю дозу коньяка и готов расслабиться.

— Хорошо, Йоханн Томасович, — отвечаю. — А как вы?

— Отлично! — говорит он с энтузиазмом. — Вот пройдусь по редакции, и за работу. Что пишут?

— Пишут о любви в основном.

— Ясен пень. А вот интересно, Лизавета, мужчины тоже пишут или страдает один только прекрасный пол?

— Пишут, но редко.

— Интересно, о чем?

— Один человек спросил, почему любят только красивых и с деньгами.

— И что вы ответили? — заинтересовался Йоханн.

— Я ответила, что он не прав и любят всяких.

— А вы не сообщили ему, что у всякого человека есть его половинка и надо только найти? И дождаться.

— Именно это я ему и сообщила.

— Да… — вздыхает Йоханн. — Инерция мыслительного процесса. Хотя, с другой стороны, на всех пишущих свежих мыслей не напасешься. Как продвигается роман о пришельцах?

— Хорошо. Да вы садитесь, Йоханн Томасович, — спохватываюсь я. — Пожалуйста.

Он усаживается в «свое» кресло в углу, вытягивает длинные ноги, слегка распускает узел галстука, бормоча при этом «с вашего позволения». Достает плоскую походную фляжку черненого серебра, отвинчивает крышечку, похожую на наперсток, и наливает в нее коньяк. Смотрит на меня взглядом человека, довольного жизнью. Произносит:

— Ваше здоровье, Лизавета! — и опрокидывает наперсток. Закрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. — Да, так что там с пришельцами? — благодушно спрашивает он через минуту, открывая затуманенные глаза.

— С ними все в порядке. Летят на Землю.

— Послушайте, Лизавета… — перебивает он меня. — Вы красивая женщина (я хмыкаю), умная, с чувством юмора… истинным, глубинным. У вас прекрасные волосы… Вы сокровище, Лизавета, вы сами не знаете, какое вы чудо! Я завидую вашему мужчине. Честное слово!