Лев пробуждается - [117]

Лампрехт мысленно застонал, узнав, чего только что лишился.

— Что за жеттон? — не унимался Сим.

— Денежная расписка, скрепленная печатью храмовников и… ну и ну, знаком графа Бьюкенского, — пояснил Брюс, улыбаясь все шире и шире. — Очевидно, граф внес деньги в Белантродич, и теперь любой обладатель сего документа имеет право явиться в любую прецепторию храмовников отсюда до самого Пекла и потребовать сто пятьдесят мерков серебром. Видите? Выданную тебе сумму отмечаешь в этих окошечках, как на шахматной доске; таким способом храмовники узнают суммы. На самом деле jetton — маленькие счеты, которые они перекладывают из окошка в окошко, чтобы отследить, куда, когда и что.

Все воззрились на пергамент, благоговейно забормотав.

— Ростовщичество, — проговорил сэр Генри Сьентклер, словно отплевываясь от навоза. Брюс угрюмо улыбнулся.

— Ростовщичество есть только у евреев, государь мой Рослинский. Храмовники сказывают, сие не одолжение денег, а собственные деньги человека, сберегаемые для него. Однако же свою выгоду они на передаче делают.

— А для чего этот jetton? — пожелал узнать Хэл, начавший прозревать возможности. — В сем случае?

Моргнув, Брюс взвесил пергамент на ладони, и улыбка его стала еще шире.

— Наверняка на выкуп графини. — Он иронично усмехнулся. — У меня четыре добрых боевых коня столько стоят. Дешево для графини Бьюкенской.

Губы Хэла изогнулись в улыбке, но граф разглядел промелькнувший в ней звериный оскал.

— Выкуплена для мужа сей цедулкой, — медленно, угрюмо усмехнулся Хэл. — Человеком, коего сей Маленфонт ни разу в глаза не видел…

— А как же Долговязый Тэм? — настойчиво встрял Куцехвостый, мигом всех отрезвив.

— О нем мы позаботимся, коли дозволите, — объявил аббат Джером. — И за спасение, и за то, что сей люд чувствует себя отчасти повинным в его смерти. Нападая, они не знали, кто есть кто, знаете ли.

— У него дома остались братья и сестра, — траурно возразил Хоб.

— Мы вряд ли довезем его останки, Куцехвостый, — ласково отозвался Сим. — Его родным будет довольно знать, что он погребен по-христиански в добром Божьем доме.

Куцехвостый поглядел на Сима, отвел глаза и вздрогнул при воспоминании об обитателях сего доброго Божьего дома.

— Лучше нестись, аки камень из пращи, — провозгласил Сим, — нежели стоять здесь, аки жернов.

— Я бы присоединился к вам в сражении, — скорбно объявил Генри Сьентклер, — но я отпущен под честное слово и не могу поднять оружие на англичан.

— Если все сделать правильно, — неспешно проговорил Брюс, не сводя глаз с Хэла, — никакого сражения не будет — зато, Богом клянусь, Коминам будет не по себе. Изабелла Макдафф получит свободу, и сэр Хэл может взять ее под свою опеку.

И рассмеялся, радуясь такому обороту.

— И все счастливы! — просиял он.

Внезапно раздавшийся колокольный трезвон заставил их оцепенеть и сморщиться.

— Во имя Господа… — начал Сим.

— Тревога! — вскинулся Киркпатрик, но Лампрехт, ко всеобщему изумлению, безрадостно рассмеявшись, издал еще одну шепелявую трель на своем странном языке. Хэл уловил только одно слово, повторенное несколько раз: guastamondo.

Киркпатрик — побледневший, с заблестевшей в мерцающем свете испариной на лбу — повернулся и перевел.

— Сей Лампрехт прибыл через Лондон из Фландрии, — проворчал он, — и поспешил на север, в Йорк, а затем сюда. Чтобы первым прибыть с товаром.

Он рванул медальон, висевший на шее продавца индульгенций, достаточно свирепо, чтобы Лампрехт покачнулся, а снурок порвался.

— Дабы продавать вразнос никчемное дерьмо вроде этого напуганным и отчаявшимся.

— Потише, человече, — встревожился Куцехвостый, — не то Бога оскорбишь.

— Сей пес — оскорбление Божие! — буркнул Киркпатрик, утирая потное лицо под неумолчный звон колоколов. — Говорит, прибыл вместе с неким Гвастомондо, опередив новости о том на неделю…

Киркпатрик хотел было продолжать, но Брюс перебил его, негромко проронив:

— Guastomondo. Отец поведал мне, что так его именовали за морем. Разрушитель Миров.

И стоило ему договорить, как колокола тоже смолкли. Брюс обвел взглядом окружающих; лик его был мрачнее чумы.

— Эдуард вернулся в Англию.

На минутку воцарилось полное молчание, а затем сэр Генри, откашлявшись, коснулся руки Хэла.

— Нам лучше пошевеливаться. Это может вселить в гарнизон дух, чего нам вовсе не надобно.

Хэл не ответил, уставившись на свисающий из кулака Киркпатрика медальон, а потом протянул руку, чтобы сграбастать его. И пригвоздил продавца индульгенций своим каменным взором.

— Вот, — сказал он, подняв болтающийся амулет, как убитую змею. — Поведай мне об этом.

* * *

Грохот в дверь, как громадный глухой колокол, вырвал Изабеллу из сна, заставив сесть. Монашка, приставленная спать у ее ног — последняя в нескончаемой веренице тюремщиц, — пробудилась столь же внезапно, испуганно захныкав.

Клотильда родом из Франции, дальняя родственница тамошних Маленфонтов. И от теплой мечты виноградников к холодным сырым камням Берика ее занесло стремление семьи избавиться от нежеланного дитяти. Что стало с ее матерью, Изабелла не знала, но Клотильда провела здесь почти всю жизнь, оставаясь мирянкой. Изабелла, пробывшая здесь почти полгода, трепетала при одной лишь мысли о столь длительном заточении в этой каменной скорлупе разврата.