Лев Лангедока - [15]

Он разразился оглушительным хохотом. У девчонки только спина чуть прикрыта обрывками платья, и тем не менее она взирает на него, Леона де Вильнева, Льва Лангедока, так же высокомерно, как взирала бы Франсина де Бовуар на самого ничтожного из своих слуг.

Его смех ничуть не повлиял на боевое настроение Мариетты. Поскольку Леон явно не намеревался спешиться с коня инквизитора и продолжал задерживать поводья Сарацина, она, высоко подняв голову, зашагала по дороге бог весть куда.

— Эта дорога ведет к морю, — крикнул Леон ей в спину.

Мариетта сжала руки в кулаки и сменила направление.

— А этот путь уведет вас в горы.

Он ехал следом за ней, пустив коня размеренным шагом. Дыхание Сарацина щекотало Мариетте затылок. Ногти ее глубоко вонзились в ладони.

— Ну а по этой дороге вам понадобится идти целый день, никак не меньше, чтобы добраться до жилых мест.

— Ну так и ехали бы вы лучше своей дорогой, — огрызнулась она. — Утро уже наполовину прошло.

— Что верно, то верно, — вполне учтивым тоном согласился Леон. — Садитесь на вашу лошадь. Я сдержу слово и не оставлю вас до тех пор, пока мы не доберемся до мест, где вы сможете найти себе пристанище.

— Это ваша лошадь, а не моя!

Мариетта продолжала шагать по дороге, не удостоив Леона взглядом.

— Мне думается, можно сбить ноги в кровь, если долго идти босиком по земле, — продолжал он все тем же учтивым тоном.

Мариетта ответила на это словечком, которое первым пришло ей на ум, — из тех, какими запрещала ей пользоваться бабушка.

Леон, подумав, что при такой скорости передвижения он, чего доброго, никогда не доберется до Шатонне, наклонился с седла и, прежде чем Мариетта поняла его намерение, обхватил ее обеими руками за талию, приподнял и усадил на Сарацина. Она попыталась вырваться, чтобы снова соскочить на землю, но Леон строго посмотрел ей прямо в глаза.

— Если вы проделаете такое еще раз, то будьте уверены, я вас предоставлю самой себе. Я и без того потерял слишком много времени, — заявил он и поскакал прочь, пустив коня в галоп.

Мариетта помедлила, не зная, что предпринять. У нее снова была лошадь. Она могла поехать на ней в любом направлении — к морю… или к горам. Леон находился уже на некотором расстоянии от нее и ни разу не обернулся, чтобы проверить, следует ли Мариетта за ним. Его угроза бросить Мариетту в одиночестве была, как видно, совсем не пустой. Мариетта не сомневалась, что он без дальнейших размышлений оставит ее здесь, на опаляемой солнцем пустынной равнине. А ведь не далее чем вчера она оказалась настолько глупой, что ответила на его поцелуй!

Щеки у нее вспыхнули от унижения при воспоминании об этом. Она ударила Сарацина пятками в бока и волей-неволей пустилась догонять Леона.

Леон, само собой, понял, чего ей стоило усмирить собственную гордость и последовать за ним. Он оставался деликатно молчаливым, пока они ехали по безлесной местности дорогой, к обеим сторонам которой близко подступали виноградники. Слева от них сверкали золотом в солнечных лучах воды Гаронны. Становилось все жарче, и они пустили лошадей спокойной, неспешной рысцой.

— Как здесь красиво, — произнесла Мариетта, не в состоянии долее подогревать свой гнев.

На губах Леона появилось нечто вроде легкой улыбки. Он всем сердцем любил Лангедок.

— Приятная перемена после Версаля, — заметил он.

— Вам не нравилось жить при дворе? — спросила с любопытством Мариетта.

Мысленному взору Леона представились прелестные и лишенные моральных предрассудков дамы, которые делали столь приятной его жизнь в течение нескольких последних лет. Балы и банкеты, охоты и спектакли… Он не мог бы в точности определить, когда именно все это начало ему надоедать, но еще до получения известий о вдовстве Элизы он знал, что покинет двор. Раболепное прислужничество дворян, взыскующих королевских милостей, вызывало у него отвращение. Будучи любимцем Людовика, он был буквально осаждаем блюдолизами, которые питали надежду на его посредничество в достижении своих целей. Его пытались подкупать деньгами и, мало того, не видели ничего зазорного в том, чтобы жены оказывали ему любовные услуги в качестве платы за доброе слово королю Людовику. Но дамы были не менее отвратительны, чем их мужья.

Леон отвергал их с тем же пренебрежением, с каким отвергал денежные подачки. Чем, кстати, нажил себе немало врагов.

Однако Леон мог за себя не бояться. Он находился в Версале по личному распоряжению Людовика, поскольку этот монарх умел проницательно и мудро судить о людях. Лев Лангедока не был сикофантом, то есть платным шпионом при короле. Он получил свое прозвище на полях битвы, и даже Лувуа, государственный секретарь по военным делам, ценил его мнение. Людовик разрешил ему уехать в Шатонне, дабы вступить в брак, а после этого велел немедленно вернуться ко двору вместе с супругой.

Леон не имел намерения выполнять повеление короля. Он был уверен, что, как только покинет Версаль, Людовик о нем и думать забудет, окруженный, как обычно, целой толпой жаждущих попасть в фавор. А он, Лев Лангедока, удалится во всеми забытое Шатонне и станет жить так, как ему нравится, сам себе хозяин, не обязанный подчиняться ничьей воле, даже воле самого могущественного короля в христианском мире.