Лев - [59]

– И о каком моменте охоты сейчас идет речь? – спросил я опять.

– Сейчас они окружили льва, – нетерпеливо ответила Патриция. – Дайте мне послушать.

Тут Сибилла медленно приблизила свою голову к моей голове и шепотом спросила, глядя на сосредоточенный профиль девочки:

– Ну и как? Она согласилась уехать?

– Я оказался не в состоянии убедить ее, – тихо ответил я.

Выражение лица у Сибиллы не изменилось. Она только вытащила из кармана машинальным жестом свои черные очки и надела их. Надо сказать, солнце и в самом деле нещадно жгло земляную площадку в центре маниатты. Глаза Сибиллы, теперь скрытые очками, неотрывно смотрели на Патрицию.

Девочка не обращала на нас никакого внимания. Она полностью принадлежала тому, что ее окружало и что с каждым мгновением все больше походило на коллективное помешательство, на одержимость. Топтание, от которого гудела вся площадка становилось все более быстрым, а маршрут движения – все более ломаным. Дергались конечности, перекручивались поясницы, вихляли бедра, сталкивались со стуком колени и лодыжки, тряслись в конвульсиях плечи и животы, и темп все убыстрялся, движения становились все более интенсивными, а амплитуда их – все более широкой. Но самое интересное впечатление производили длинные черные шеи танцоров, сильные и невероятно гибкие, игравшие в этом действе роль главной пружины. Они то втягивались внутрь, как бы исчезая совсем, то вдруг распрямлялись, возносились вверх, как тонкие колонны, то отбрасывались назад, вращались и изгибались, словно какие-то беспозвоночные животные или рептилии; они вели свою собственную игру, танцевали свой собственный танец. А на поверхности этих шей от крика вздувались вены и мышцы, напоминающие узлы лиан.

Мужчины и женщины, выстроившиеся вдоль стены маниатты, подхватывали, усиливали эти вопли, и, хотя сами оставались на месте, их шеи тоже участвовали в танце, быстро и причудливо раскачиваясь.

Внезапно воины подпрыгнули все одновременно с поднятыми вверх копьями и тесаками, с выставленными вперед щитами. Металлические лезвия со звоном ударили по толстому кожаному покрытию щитов.

Я наклонился к Буллиту, сидевшему впереди меня и спросил:

– Это, наверное, они изображают конец охоты, да? Смерть льва?

– Да, – ответил Буллит, не оборачиваясь.

Я обратил внимание, что мышцы его тяжелого затылка дрожат. И почувствовал, что и у меня происходит то же самое. Исступление масаев передалось и нам.

Я посмотрел на Патрицию. Она по-прежнему стояла на коленях, очень прямая и напряженная. Лицо у нее было спокойное, ясное, но губы ее очень быстро шевелились. Она беззвучно повторяла слоги, которые вырывались из глоток танцующих воинов и подхватывались всем кланом.

И только Сибилла, сидевшая спрятав глаза за темными стеклами очков, не поддавалась суровой магии этого исступления. Разумеется, на щеках у нее и в уголках рта мышцы иногда подергивались. Однако это мне уже знакомо. Это были признаки хронического недуга, правда недуга, от которого она вроде бы оправилась, как мне казалось, в последние дни. Я подумал обо всем том, что она сказала мне на веранде и о ее трезвом уме, которым она тогда руководствовалась. Я подумал было о том, чтобы напомнить ей ее же слова, чтобы она опять взяла себя в руки. Но как это можно было сделать и как она могла бы меня услышать?

Между тем рваный ритм хоровода убыстрялся: в рычании и пыхтении, вздымавших потные груди, не осталось уже ничего человеческого. Копья и мечи вовсю дубасили щиты. Шеи теперь походили на черных ужей, охваченных неистовыми спазмами.

Вдруг две девочки, три, четыре, десять девочек сорвались со своих мест и тоже образовали цепочку. И эта цепочка выстроилась рядом с цепочкой находящихся в трансе воинов и стала повторять, от затылка до кончиков пальцев, все движения этого транса. Хрупкие запястья, тоненькие лодыжки, узкие бедра, бесплотные плечики задрожали, завихляли, задергались в конвульсиях, подключаясь к изнурительному дикому хороводу, который расчленял тела молодых мужчин. Только в отчаянно вопящих ртах девочек вскоре выступила пена, а глаза закатились.

В мою ладонь впились ногти, ногти Сибиллы. Она выпрямилась и сказала:

– Я думала, что смогу… Но нет… Слишком уж это отвратительно… Эти малышки… Они уже… Они уже жены этих сумасшедших…

Сибилла добавила, почти срываясь на крик:

– Спросите, спросите у Джона!

– В самом деле, – подтвердил Буллит, не оборачиваясь. – Но по-настоящему женаты только те, кто уже перестал быть мораном. А у остальных пока что не жены, а сожительницы.

Тут раздался вдруг голос Патриции, отрывистый, хриплый, неузнаваемый.

– Умоляю вас, перестаньте разговаривать, – сказала она. – Сейчас самый важный момент. Мораны вернулись в маниатту с убитым львом.

Две параллельные цепочки развертывались, свертывались.

– Вы только посмотрите на нее, – шепнула мне Сибилла. – Это ужасно.

Патриция стояла на коленях, но ее бока, плечи, шея – особенно ее шея, такая нежная, такая чистая – задрожали, завибрировали, завихлялись.

– Джон! Джон! – позвала Сибилла.

Буллит не успел ответить, потому что в этот самый момент Ориунга, увлекая за собой всех остальных, подбежал к нему и, потрясая копьем, что-то прокричал.