Лев - [30]

– Нет… Не отца. Нет на свете человека лучше него. Он делает животным только добро. Я не хочу, чтобы говорили о всех тех, кого он мог убить.

– Но откуда тебе известно? – спросил я.

– Он рассказывал маме, своим друзьям, когда я была совсем маленькая. Он думал, что я не понимаю. А теперь я не хочу, я не выношу… Я слишком его люблю.

И тут мне стал ясен истинный смысл того взгляда, которым накануне, в бунгало, девочка запретила Буллиту закончить его рассказ об охоте на львов в Серенгетти.

Патриция опустила стекло, высунула наружу свою стриженную под горшок головку и долго вдыхала поднимаемую машиной горячую пыль. Когда она повернула ко мне лицо, на нем уже не было никаких следов страдания. На нем было написано лишь радостное нетерпение. Она что-то приказала Бого. Наша машина свернула на кочковатую, змеистую тропинку.

То ли из-за неровности почвы, то ли из-за направления тропы, которая вела нас к таинственным лесным порослям и запретным убежищам диких зверей, но вопреки обыкновению Бого вел машину очень плохо. Рессоры, тормоза, коробка скоростей скрипели, стонали. Мы продвигались вперед с ужасным тарахтением.

– Стоп, – сказала внезапно Патриция шоферу. – А то вы сейчас перепугаете зверей или разъярите их.

Она схватила меня за руку и пригласила:

– Пойдемте.

Потом, дотянувшись мне до уха, прошептала:

– Он теперь уже не очень далеко.

Она спрыгнула на землю и направилась прямо к ощетинившимся колючками кустам.

II

Пока длился переход, буквально в каждом движении Патриции сквозила забота обо мне. Она раздвигала и приподнимала колючие ветки, предупреждала, где нужно быть повнимательнее, а иногда просто даже прокладывала мне дорогу. Следуя за ней, я обогнул холм, обошел болото, взобрался на скалу и прошел сквозь высокую, показавшуюся мне сначала непроходимой бруссу. Нередко мне приходилось продвигаться вперед на коленях, а то и вообще ползти.

Когда девочка наконец остановилась, я огляделся и увидел, что мы находимся в овраге с частоколом такой густой, такой плотной растительности по краям, что она смотрелась как стена. Патриция долго стояла, во что-то вслушиваясь, определяя направление ветра, потом сказала мне своим самым приглушенным голосом:

– Не шевелитесь. Не дышите, пока я вас не позову. Будьте очень осторожны. Это ужасно серьезно.

Она легко выбралась из оврага и исчезла, словно ее проглотили заросли. Я стоял посреди самого непроницаемого безмолвия, какое только может отягощать дикую землю Африки вблизи экватора, когда солнце едва прошло зенит, а воздух раскален, напоен пламенем, задымлен.

Я стоял один, затерянный в лабиринте сухих джунглей, неспособный найти дорогу куда бы то ни было и связанный с обитаемым миром исключительно доброй волей маленькой девочки, которая только что растворилась в колючих зарослях.

Однако вовсе не страх гнал все быстрее и быстрее по всему моему взмокшему телу легкую, короткую дрожь. Или, точнее, то был страх, но находящийся где-то далеко за пределами обычного страха. Источником его было отнюдь не чувство опасности. Я дрожал, потому что теперь каждая секунда приближала меня к встрече, к знакомству, находящемуся где-то за рамками человеческого удела. Потому что, если мое предчувствие меня не обманывало, а теперь я знал, что оно меня не обманывает…

Я дрожал все сильнее и сильнее. Мой страх возрастал с каждым мгновением. Но не было на свете такого счастья, на которое я согласился бы обменять этот страх.

В безмолвии бруссы вдруг раздался детский смех, высокий, звонкий, ликующий, чудесный, похожий на звон колокольчиков. Но еще чудеснее был смех, который ему ответил. Потому что это и в самом деле был смех. Во всяком случае, ни мое сознание, ни мои способности к восприятию не в силах подсказать мне другое слово, другое аналогичное впечатление для обозначения этого громогласного, добродушного рокота, этой хриплой, могучей животной радости.

Нет, неправда. Такого просто не может быть.

Теперь оба смеха – колокольчик и рев – звучали вместе. Когда они прекратились, я услышал, что Патриция зовет меня. Поскользнувшись и оступаясь, я одолел наклонный подъем, уцепился за кусты и раздвинул исколотыми, исцарапанными до крови руками частокол колючей растительности.

За стеной растительности находилось обширное пространство, поросшее низкой травой. На пороге этой саванны возвышалось одно-единственное дерево.

Оно не было очень высоким. Однако от его узловатого, приземистого ствола расходились, словно спицы колеса, длинные, крепкие и густые ветви, которые образовывали огромный зонт. В отбрасываемой им тени лежал на боку, повернув голову в мою сторону, лев. Лев во всем великолепии своей ужасной мощи, во всей красе своей неподражаемой масти. Грива водопадом растекалась по лежащей на земле морде.

А между его передними лапами, исполинскими лапами, забавы ради выпускавшими и вбиравшими когти, я увидел Патрицию. Ее спина была прижата к груди этого огромного хищника. Шея ее находилась рядом с полуоткрытой пастью. Одной рукой она трепала его чудовищную шевелюру.

«Вот уж действительно Кинг. Кинг, король», – такова была моя первая мысль.

Это говорит о том, насколько плохо меня охраняли в этот момент мой разум и даже мои инстинкты.