Лев Гумилев - [26]

«В 1943 году в Норильске, когда у Льва кончился срок, и его оставили там на поселении, а Николай Александрович еще отбывал срок, они жили вдвоем в палатке за пределами поселка, на склоне горы и выполняли какие-то задания, видимо, по геологии. В один прекрасный день палатку, в которой они жили, вдруг начало страшно трясти, как во время землетрясения. Слышны были тяжелые шаги вокруг палатки, как будто слон ходит. Но когда они выходили, никаких следов вокруг палатки не обнаруживали. Снег идет и все спокойно. Так повторялось довольно долго, и это было неприятно и раздражало.

Однажды Николай Александрович поднимался по тропе вверх, к палатке и вдруг почувствовал, что его кто-то взял за плечи и толкнул на торос. (А он был человек очень тренированный, сильный, настоящий спортсмен.) Во время падения у него сломались два ребра, боль была дикая, он еле дотащился до палатки. И тут Лев говорит: "Это Албаст ". Ведь он изучал этнографию и верования разных народов. Он знал, что шаманы северных народов совершают заклинания над потусторонними силами. В Сибири и Средней Азии был известен дух по имени Албаст . Лев стал лечить Николая Александровича и помог ему быстрее выздороветь. (Надо сказать, что у Льва было очень сильное поле рук, он мог даже кровь заговаривать. Но как он это делал, никогда не признавался.) Но странные явления вокруг палатки продолжались, и терпению их пришел конец, нужно было что-то делать с этим Албастом . И вот в очередной раз, когда начались эти шумы и трясение, Лев начал говорить на разных языках – уговаривать Албаста оставить их в покое. И когда он дошел до персидского – вдруг все прекратилось, наступила полная тишина.

Спустившись однажды вниз в поселок и разговаривая с местными аборигенами, Лев рассказал об этом случае. Его спросили: "А вы палатку-то где поставили?" — "Вот там– то". — "Да вы что? Вы ведь на самой дороге поставили, где ходят наши духи. Надо было поставить в стороне. А то вы ему ход загородили!" Так вот все и объяснилось. Палатку они после этого, конечно, переставили»…

Николай Александрович испытывал к своему младшему другу симпатию и доверие с первых дней их знакомства, когда Гумилёв совершенно на полном серьезе предсказал Козыреву отмену смертного приговора (к расстрелу того приговорили уже в лагере). Провидческие задатки, вне всякого сомнения, достались Льву Николаевичу от матери, прозванной, как мы помним, Кассандрой и неоднократно предсказывавшей судьбу свою, своих близких и друзей. Что касается Льва, то наиболее впечатляющим для окружающих явилось его предсказание начала Великой Отечественной войны. 22 июня 1941 года он в присутствии свидетелей доказывал одному из лагерных друзей, что в ближайшее время начнется война. Не успел он закончить фразу, как из барака выскочил какой-то зэк с криком «Война началась!».

Пятилетний срок заключения Гумилёва закончился 10 марта 1943 года. За это время он успел побывать и простым землекопом, и шахтером в меднорудной шахте. Затем переквалифицировался в геотехники, под конец стал архивариусом в химической лаборатории, где чуть не умер от дизентерии, три дня пролежав без сознания. Все заключенные, у которых заканчивался срок, давали подписку оставаться на местах до конца войны. Расконвоированный зэк Гумилёв поступил в геологическую экспедицию: сначала искал соль на Хантайском озере, а на следующий год проводил магнито­метрическую съемку в бассейне Нижней Тунгуски. Лев Николаевич впоследствии вспоминал: «<…> На Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга — это зеленая тюрьма. Летом там ужас: комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября — завалы снега. Ужасно тяжело там жить». Последняя экспедиция ознаменовалась открытием крупного месторождения железа, за что всех ее участников премировали недельным отпуском в Туруханск. Такой изощренный способ «поощрения» придумало местное гулаговское начальство.

Дело в том, что в Туруханске находились лагеря для осужденных женщин, и во время войны здесь на пять тысяч зэчек приходилось всего восемь мужчин. Зато постоянно прибывали «отдыхающие», им разрешалось выбрать по душе подругу и для порядка даже оформить с ней на неделю гражданский брак (о чем делалась соответствующая запись в конторской книге). Вспоминая в середине 1950-х годов детали своего краткосрочного «отпуска» в Туруханске, Гумилёв в одном весьма откровенном письме к другу (В.Н. Абросову) упоминает трех оставшихся на берегу Енисея «жен» и даже называет их имена — Матрена, Лиза и Вера. Всего же «донжуанский список» к моменту этого чисто мужского разговора насчитывал тридцать два имени. Поездкой в Туруханск Лев Гумилёв воспользовался и в иных целях: он уговорил местного военкома отправить его добровольцем на фронт и даже пригрозил в случае отказа вскрыть себе вены

>* * *

На фронт он ехал через Москву. Подъезжая к столице, сумел в нужном месте и в нужное время выбросить в окно письмо-треуголку, адресованное хорошему другу мамы Николаю Ивановичу Харджиеву (1903—1996). Письмо это чудом и вовремя попало в руки адресата. Н. И. Харджиев в сопровождении И. Н. Томашевской (жены известного литературоведа) отыскал воинский эшелон, стоявший на запасном пути. Пробегая вдоль вагонов-теплушек и выкрикивая имя Гумилёва, они наконец нашли Льва и снабдили его теплыми вещами и деньгами. Тогда же у них состоялся и разговор о пассионарности. Другу матери Гумилёв сказал: «Из всех моих лишений тягчайшим была оторванность от науки и научной академической жизни». Знал бы тогда Лев, сколько ему еще придется страдать от этой самой «академической науки»…