Лев, глотающий солнце - [56]

…архетипный — это же слово из лексики Анны — откуда оно у меня?

Узкие глаза старика зажглись желтым азиатским огнем. Он повернулся к нам спиной и стал крутить ручку телевизора.

— Ладаном что ли пахнет, вы не улавливаете? — Спросила я Ивана, когда мы прошли через прихожую и встали, оглядывая большую комнату. — Или увядшими цветами?

Он покачал головой. Лицо его стал сосредоточенным — он словно помолодел.

— Ничего здесь не изменилось?

— Да вроде нет.

— А в спальне? — Мы заглянули и туда.

— И здесь все по-моему так же.

— Пройдите в кухню.

Я прошла. Солнечный луч играл на блестящем боку электрочайника. На клетчатом линолеуме медленно колыхались тени веток, наклоненных к окну Пожелтевший от времени кафель над раковиной оживляли несколько переводных картинок: яблоко, грибы и чашечка…

— И здесь, насколько я помню, все как было.

— Ванная, туалет?

В другой раз его подчеркнуто деловитый тон несомненно рассмешил бы меня: подполковник в отставке, пенсионер, он, как ребенок, был занят важной игрой, которая еще пять лет назад была его профессией. И все мы, взрослые, так, подумала я, а счастлив из нас тот, кому удается всю жизнь играть в любимую игру своего детства. Годовалому малышу нравится копать и тому, кто остался на его уровне (хотя и считается выросшим) приятно работать землекопом; семилетнему мальчишке нравится играть в сыщики-разбойники — и посмотрите вокруг — сколько их, семилетних взрослых, наиболее последовательные из которых так и продолжают прятаться и догонять, а другие просто читают детективы.

— В туалете никто не висит, — пошутила я мрачно, продолжая свои, как мне думалось, схематичные, но остроумные рассуждения. — И в ванной… — Я зашла в ванную комнату— и вдруг по спине у меня пробежали предательские «мурашки». — А в ванной…

— Что случилось? — Иван широко распахнул дверь и заглянул туда сам.

— Понимаете, — я показала на крючок справа от входа, — вот здесь еще несколько дней назад висело махровое полотенце.

— А сейчас…

— А сейчас его здесь нет, — договорила я, оседая на край ванны. Какие точные определения придумал народ, мелькнуло у меня в сознании, ноги и в самом деле — ватные, а голова гудит… гудит… гудит…

Но сознания я не потеряла. Или — на долю секунды. Край ванны холодил мои ноги, а горячая рука Ивана придерживала мне плечо.

— Какая вы худенькая, — наконец сказал он, вздохнув. — Как моя жена в пору нашего с ней знакомства.

Сравнение это подействовало на меня как отрезвляющий душ.

— Вы лучше мне объясните, Иван, что происходит? — Я встала и решительным шагом вышла из ванной комнаты. Надо же, продолжало мое сознание без моего разрешения, ничего не надо придумывать: шаг — решительный, а в голосе — металл, все народ давно обозначил, пора ввести новую часть речи — существительное вместе с закрепленным за ним определением.

— Ну у вас прямо металл в голосе, — сказал Иван. — Но вы — правы. Надо во всем этом разбираться Самый простой вариант, который приходит в голову…

Боже мой, текли мои размышления дальше, мы все говорим штампами. А если говорим — значит, и поступаем штампованно, а если поступаем, то и чувствуем… И Максим-зомби своей ревности, которая у него возникала потому, что ей при таких обстоятельствах полагалось возникнуть.

— О чем вы думаете?

— Да так, — невежливо ответила я — И прибавила: — Пойдемте.

Холодный, сыроватый воздух подъезда заставил меня поежиться. Я стала закрывать замки, потом подняла глаза и глянула на Ивана: и пьяницы с глазами кроликов…

О боже мой! Это не подъезд — это семейный склеп!

29

Уже поползли довольно упорные слухи о романе Филиппова с молодой длинноногой сотрудницей и доползли, разумеется, прямо до Нели. Да, ерунда. говорила она, у него таких длинноногих пруд пруди, тошно со своей Снежной Королевой, вот и греет себе кровь легкими интрижками. Да ничего серьезного, уверяю. Она хитро щурилась, голосом и всем видом как бы намекая, что она-то знает, с к е м у него серьезно — и в зеркало гляделась прямо при любопытствующих. Угадайте-ка — с кем!

Она принадлежала к тому счастливейшему типу женщин, которые не могут предположить наличие страсти к другой женщине у близкого, и даже не очень близкого, мужчины.

Но когда вдруг в приемной появился Прамчук, ласково, как барс, разинул в улыбке рот, демонстрируя вполне приличные для его лет, только редковатые и желтоватые зубы, и поинтересовался, как идут дела, не видно ли, не слышно ли чего, Неля разом смекнула, на что Прамчук намекает и к чему проявляет особый интерес, ответила ему, разумеется, мило и вполне нейтрально, но для себя решила: пора действовать. Если не керосином, то чем-то еще более сомнительным стало припахивать от шефа и его прогулок.

Пора!

Через два дня, а именно в пятницу, сильно надушенная и более художественно, чем обычно, накрашенная, ворвалась она в конце рабочего дня в кабинет к Филиппову, уронила голову на полировку стола и запричитала-зарыдала-застонала: с мужем ой-ей-ей что, а некому душу излить, пожалей меня, бедную бабу, Владимир Иваныч, поехали, дернем коньячка и я тебе! то есть вам! вам! все, все расскажу, как на исповеди!

Он поколебался — но поехал. Образ сочувствующего и сопереживающего руководителя — тоже дело немаловажное. Этому его вкрадчиво научил тесть.