Лев Африканский - [112]

В этот день, однако, он явился в дом Сальвиати, не столько ради жены, сколько ради сына, шестилетнего мальчугана. Я подходил ко дворцу, опираясь на плечо Маддалены, когда послышался стук копыт. В окружении четырех десятков своих приверженцев к тому же дому приближался кондотьер. Прохожие зашептали его имя, кто-то приветствовал его, кто-то старался не попасться ему на глаза. Я посторонился, давая ему дорогу. Еще издали он громко позвал:

— Козимо!

В одном из окон мелькнула детская головка. Джованни перешел на рысь, а когда приблизился к дому, приказал ребенку, обнажив шпагу:

— Прыгай!

Маддалена чуть не лишилась сознания и закрыла лицо рукой. Я и сам был глубоко потрясен. Мессир Якопо вышел навстречу зятю. Он был явно недоволен, как бывают недовольны перед лицом неизбежной ежедневной беды, но промолчал. Малыш же не выказал ни удивления, ни испуга. Поставив ногу на фриз, он спрыгнул. В последнюю минуту его отец, выпустив шпагу из рук, подхватил его под мышки и поднял над головой.

— Как дела у моего принца?

Отец и дитя смеялись, а вместе с ними и весь эскорт. Силился улыбнуться и Якопо Сальвиати. Завидя меня, он воспользовался моим присутствием, чтобы разрядить обстановку, и церемонно представил меня своему зятю:

— Мессир Иоанн-Лев, географ, поэт, дипломат на службе понтифика.

Кондотьер соскочил с лошади. Ему подали шпагу, которую он вложил в ножны, после чего с чрезвычайной веселостью, в свою очередь, представился мне:

— А я вооруженная опора Церкви!

Он носил коротко остриженные волосы, пышные, разделенные надвое усы, его острый, как шпага, взгляд пронзал насквозь. В первую минуту он показался мне отталкивающим. Но очень скоро я изменил свое мнение, поддавшись, как и многие другие, на его удивительную способность оставлять свои гладиаторские замашки и превращаться в истого флорентийца, тонкого и проницательного Медичи.

— Я знаю, вы были в Павии, — сказал он.

— Я провел там лишь несколько дней вместе с мессиром Франческо Гвичардини, — отвечал я.

— Я был неподалеку. Осматривал свое войско по дороге на Милан. А когда вернулся, османский посланник уже был таков, как и вы.

Он понимающе улыбнулся. Чтобы не выдать ненароком тайну своей миссии, я предпочел промолчать и отвести взгляд.

— Я узнал, что недавно из Парижа в Константинополь было отправлено послание с просьбой к туркам напасть на Венгрию, дабы вынудить Карла V отвратить свой взор от Италии, — продолжил он.

— Разве король Франции не в плену в Испании?

— Это не мешает ему вести переговоры с Папой и султаном и посылать своей матери, регентше, указания, как поступать.

— Разве он не при смерти?

— Теперь нет. Смерть отступилась от него.

Поскольку я упорно не желал высказывать собственного мнения, ограничиваясь вопросами, Джованни спросил меня в упор:

— Не кажется ли вам странной сложившаяся коалиция: Папа — союзник Франциска, союзника падишаха?

Пытался ли он прощупать, как я отношусь к туркам? Или разузнать, о чем говорилось с Харун Пашой?

— Я думаю, падишах, какова бы ни была его сила, не в состоянии решать исход войны в Италии. Сотня солдат на поле битвы важнее ста тысяч человек на другом конце континента.

— А кто, по-вашему, самый сильный в Италии?

— Битва при Павии ясно показала кто.

Мой ответ ему явно пришелся по душе. Он заговорил со мной дружески и даже с долей восхищения.

— Я счастлив это слышать, поскольку Папа в Риме колеблется, а ваш друг Гвичардини подталкивает его к битве с Карлом и союзничеству с Франциском, хотя второй — пленник первого. Мое положение не позволяет мне высказывать всего, что мне приходит в голову по этому поводу, иначе я дам повод думать, что боюсь схватки с имперцами, но вы-то отдаете себе отчет, что ваш покорный слуга не совсем не прав, а умнейший Гвичардини совершает безумие, толкая Папу на этот шаг.

Посчитав, что разговор принял слишком серьезный оборот, он перешел на шутливые истории из охотничьего быта. Как вдруг снова вернулся к политике:

— Вы должны донести свое мнение до Папы. Почему бы вам не отправиться в Рим вместе со мной?

В мои планы как раз входило положить конец слишком затянувшемуся пребыванию в Болонье. И потому я принял его приглашение, рассудив, что путешествие в компании с Джованни Медичи может быть сколь приятным, столь и безопасным, ведь к нему не осмелится приблизиться ни один разбойник. На следующий день я, Маддалена и Джузеппе пустились в путь в окружении устрашающих воинов из Черных банд, ставших нашими чрезвычайно предупредительными друзьями.

* * *

После трех дней пути мы достигли резиденции Джованни — восхитительного замка Треббио, где и заночевали. На следующий день на заре миновали Флоренцию.

— Вы, должно быть, единственный из Медичи, кто незнаком с этим городом! — воскликнул кондотьер.

— Мы чуть было не остановились здесь с Гвичардини по дороге на Павию, но время поджимало.

— Что за варвар это время, помешавшее вам увидеть Флоренцию! И на сей раз у нас его нет, но я не прощу себе, если не покажу вам ее.

Никогда прежде не приходилось мне осматривать город с войском в качестве сопровождения. Вдоль виа Ларга и до дворца Медичи, куда мы некстати нагрянули, был устроен настоящий утренний смотр войск. Привратник вышел нам навстречу, приглашая войти, но Джованни резко отказался.