Летящий и спящий - [43]

Но все же к утру море постепенно успокаивается, как успокаивается все на свете. Мы озираемся на новом месте. Почти у каждого — новый адрес и новые соседи. Повсюду на берегу еще блестят лужицы. Мы просыхаем под утренним светом, есть о чем порассказать. Каждому камню представляется, что хуже, чем ему, не было никому из окружающих. И он спешит поделиться своими впечатлениями. Вы, люди, слышите при этом легкий утренний шорох. К счастью, новые соседи тоже родственники, новая семья, снова чувствуется тепло и дружелюбное отношение. Во всяком случае, без веской причины никто не встанет и не сбросит тебя с твоего места. Спасибо, спасибо. Мы снова вместе. Старшие камни в центре. Младшие и всякая мелочь между ними и с краю. Соцветия камней, мы греемся на солнце. Лежите, лежите… Спокойно… Спокойно…

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

ДЯДЯ ЮРА

Юрий Владимирович красит свои редкие волосы хной

красное зачесывает вкось через лысину

вставные зубы и вставные мысли

мысли ему вставили еще в тридцатых

в сороковых пошел на войну добровольцем

был адъютантом в полку и вообще не задумывался

однако после войну себе выдумал

как за Родину за Сталина

от Москвы до Берлина дошагал

тучный дядя Юра — серые клочковатые усики

кто же там на фото — безусый с испуганными глазами

с тонкой шеей — карандаш в гимнастерке?

сын его? родственник?

вообще другой человек?

(выдвинул ящик комода —

Господи! крыса в носке)

дядя Юра любит вспоминать о войне

война принадлежит ему лично

(плотно задернуты шторы —

шарит прожектор — убьют!)

и на празднике Победы —

обычно солнечный день —

золотая броня медалей

покрывает грудь и живот

телу нравится что женщины оглядываются

(кукольный ротик животик —

сделай мне котик массаж)

даже глазки зажигаются

а прохожие глядят как на ископаемое

не исключено —

в одной из прежних жизней

дядя Юра был тиранозавром

бегал на задних ногах

и ревел разинув пасть как ворота

и была война среди хвощей и папоротников

победили млекопитающие

НАША ДОРОГАЯ

к сожалению наша дорогая Раиса Михайловна

одряхлела высохла ослепла

мы и оглянуться не успели

деформировалось тело и сознанье

ключ сжимают судорожно пальцы

повернуть в замке не умеют

всё читает в очках через лупу

прочитав закроет книгу помедлит

и опять откроет с первой страницы

«чья это девочка» — не узнала внучку

между тем уверена что погасила свет

что недавно ела — что? не помнит

что клубнику никогда прежде! —

что блузку на днях переодела

так и будет ходить хоть полгода

а заставить тоже невозможно

сердце бьется твердо слава Богу

и такая в ней жилистая сила

что еще потягается потянет…

а как жизнь рассказывать станет:

лагерь коммуналка Россия…

наша дорогая Россия Михайловна

СТАРОЕ ГНЕЗДО

обрюзглую бандершу старую проститутку

рак защемил между ног

так и сидит раздвинув окорока под байковым халатом

встать не может

лапища между тем на телефоне

и когда приходит к ней абрикосово-дынный бай

и хочет бай-бай

с какой-нибудь зойкой

сразу слетаются бабочки со всей Москвы —

и маршируют по квартире в неглиже

как солдаты под барабан

мамочка деток продает:

«они всё умеют делать! всё!» —

и себя не забывает

сует за пазуху между мясистыми

радужные — лучше зеленые

а когда голые смуглованы гоняются с торчащими

за притворно визжащими

(обычно замужними) женщинами

она опрокидывает очередную рюмашку —

всё не так внизу болит —

и вспоминает Мишу-армянина

была молодая —

за Мишу-армянина была готова на всё!

деликатный и нахальный (вот что нравится женщинам)

не просто — брал с оптимизмом с выдумкой

Миша-армянин

и теперь иногда приезжает —

наведывается

седой и костисто-горбатый

знакомо сверкая глазами

и она посылает ему в комнату

из кухни где ее штаб

лучшую девушку

ОКРУЖАЮЩИЕ

1

окружающие меня постоянно прикидываются:

то сумасшедшей с двумя облезлыми собачонками

то татарским семейством на шестом этаже —

в лифте все поднимаются вверх

и там размножаются…

то кучерявым поэтом из Киева

обязательно надо ко мне

по дороге в Швейцарию…

вздрагиваю от телефонного звонка —

человек без лица

уверяет что я его знаю

в квартиру въезжает большой чемодан

из Парижа —

дочь моя виновата — прислала

и в теченье трех дней

разбирают посылки и тряпки —

уносят

а чемодан-чудовище остается у нас

новым жильцом…

вдруг в полутемном подъезде —

сколько вас тут?

никого…

Москва ежедневно тасует передо мной

скорее всего одни и те же лица

и вдыхаешь их флюиды их тревогу…

всюду люди толкутся — многие безо всякой цели

тесно мне от окружающих меня! тесно!

человеческое месиво

лезет из мясорубки лезет…

2

на высоком берегу поросшем березняком и осинником

смотреть вниз — на рябую блескучую сталь

смотреть вверх — на бегущее сырым наброском небо

на том берегу майская зелень разных тонов

желтая голубая…

если и встретишь кого —

пенсионера в коричневых шароварах

с обветренным глинистым куском лица из-под шарфа

засупоненного

оседланного своим рюкзаком

как бесформенным карликом

равнодушно с ним поздороваться

возможно познакомиться

нет не возражает

нет не раздражает

на той стороне далеко за лугами неявственный лес

вон там

не там левей

нет не там

видите белеет

между двумя редкими верхушками

да между сосной и осиной

видите купол

ну вот наконец

это Архангельское

ПРЕМЬЕРА

плоское фойе 60-х

с низкими столиками и буфетами

со знаменитостями и незнаменитостями