Летун - [4]

Внезапно ритм смолк, могучая волна, подхватившая Тиэ, мягко отхлынула. Девушка зашаталась, едва удержав равновесие. Она чувствовала, как капли пота текут по спине, как все мышцы дрожат от усталости.

– Подойди ко мне, дитя, – голос Моэ звучал ровно и безразлично, но у Тиэ сжалось сердце.

Она сделала несколько шагов и, все еще не сходя с песка танцев, опустилась на колени перед сидящей на подушке старухой.

– Подними голову, – приказала Моэ.

Тиэ подчинилась. Теперь она ясно видела странные белесые глаза учительницы – подарок Друзей, который те давали лишь самым великим Танцовщицам. Белая дымка, затягивавшая хрусталик с ходом лет, делала Моэ полуслепой в обычном мире, но позволяла отсечь детали, сосредоточившись на языке движений, на самой сути Танца. Это означало, что Танцовщица может стать Учительницей.

Жесткие сильные ладони Моэ легли на лицо Тиэ, пальцы медленно сползали от лица к подбородку, читая черты. У Тиэ бешено колотилось сердце. Она не сомневалась, что Моэ ее раскроет, лишь надеялась, что это случится после танца. Так оно и случилось. Дальше, ей мечталось, Учительница положит ей руку на плечо и скажет: «Встань, девочка. У тебя душа Танцовщицы. Я поговорю с твоей матерью, чтобы она отдала тебя учиться. Грешно зарывать такой талант в землю».

– Встань, дитя Младшего Мужа, – произнесла Моэ. – Ты хорошо танцевала, но ты не должна впредь нарушать волю твоей матери. Возвращайся домой и прими свою судьбу.

Тиэ знала, что не должна возражать, что спорить бессмысленно и этим она лишь выкажет неуважение к Учительнице, но она знала и то, что это ее последний шанс.

– Мне кажется, что моя судьба здесь, – прошептала она.

– Если бы твоя судьба была здесь, ты не проникала бы сюда обманом, – голос учительницы был так же сух и равнодушен, как щелканье челюстей Друзей. – Иди, дитя Младшего Мужа, и больше не пытайся достичь своего бесчестными средствами.

Тиэ закусила губу, чтобы не расплакаться. Заплакала она уже в раздевалке, когда снимала пелерину и проклятая свинчатка больно ударила ее по спине.

Глава 2. Я тоже плачет

День уединения полагалось проводить лежа на полу, чтобы яснее почувствовать свою ничтожность и холод матери-земли. В комнате Янтэ в тот день, также во исполнение обычая, не топили, зато в соседних комнатах служанок печи с самого утра были жарко натоплены, и под нижними краями ширм гуляли волны теплого воздуха. Эстэ Спиренс всегда очень точно знала, что ей нужно: ее дочери должны были оставаться благочестивыми и здоровыми в равной мере.

Янтэ в черных одеждах дня уединения лежала у самых ширм, закинув руки за голову, однако мысли ее были далеки от благочестивой отрешенности – наоборот, она напряженно вслушивалась в звуки дома. После обеда все на час расходились по своим комнатам: пока хозяйка Эстэ почивала, она не терпела в доме шума, а слух у нее был, как у самих Друзей.

Вот прозвучал колокол, отмечая конец обеда, вот заскрипели по всему дому двери, зашлепали сандалии. Наконец все стихло так, что стал слышен скрип флюгера над крышей.

Янтэ вскочила на ноги, скинула черные одежды и, оставшись в исподнем цвета бурых листьев, забралась на кровать. Достала из тайника между кроватью и стеной потрепанную тетрадь, сунула в сумку и навалилась на оконную раму.

С немалым трудом ей удалось приподнять ее примерно на треть высоты окна. Янтэ скользнула в щель, спрыгнула наземь и, прижимаясь к стене дома, побежала к кухонному павильону. На стене у двери висели шаровары и накидка судомойки. Янтэ натянула их, прихватила еще и сандалии, потом снова вышла во двор и вывела из-под навеса старый раздолбанный велосипед.

Усадьба Спиренс стояла на холме, с которого открывался великолепный вид на город. Но для Янтэ это великолепие было привычным, да и к тому же все ее внимание было поглощено тем, как справиться с капризным рулем на грязном скользком склоне. Поэтому она не удостоила и взглядом одноэтажные кварталы, в которых уже загорались фонари, мохнатые черные шарики деревьев, поднимавших к небу кроны почти из каждого двора, темную широкую ленту реки, бегущую от гор на западе до великих болот в дельте на востоке.

Годы обучения в Школе Танцовщиц не прошли даром – Янтэ отлично держала равновесие. Ее не вышибли из седла ни ухабы, ни колдобины, полные жидкой грязи после недавних дождей. Девушка одним махом пролетела аристократические кварталы, затем ей пришлось притормозить и влиться в спешащую к парому толпу мужчин и женщин в таких же, как и у нее, простых одеждах, на таких же дешевых старых велосипедах. Это была прислуга, торопившаяся использовать свой обеденный час, наступавший как раз после обеда хозяев, – для многих из них единственный час в сутки, который они проводили с семьей. Одна из древнейших традиций столицы и одна из причин, по которой Эстэ Спиренс предпочитала брать в услужение одиноких.

Велосипедисты спустились в пойму реки. Здесь царствовал сырой нездоровый воздух с восточных болот. Весь берег был застроен маленькими лавочками и кухнями, где можно купить готовый обед для семьи – кусок утки или сома, пойманных в прибрежных тростниках, и стопку лепешек из тростниковой муки, а для тех, кто победнее, – просто обжаренные в золе мучнистые и сладкие тростниковые корни да горсть жирных улиток. Над трубами кухонь поднимался в небо черный едкий дым. У Я сразу же защипало в носу, а рот наполнился слюной, как у маленькой аристократки из детской книжки, которая была такой обжорой, что съедала даже грубый хлеб, предназначенный для лошадей, а потом очень об этом жалела. К счастью, у Я не было времени, чтобы лакомиться деликатесами поймы и выяснять, какое действие они окажут на ее желудок. Она завела велосипед на паром и всю дорогу стояла у перил, нетерпеливо притопывая ногой и глядя в темную торфяную воду.