Летучий голландец - [28]

— У тебя есть ампула, — обнадежила Ирина, — а девка и больница — дело наживное. Только вот девку надо подбирать где-нибудь в теплых краях, не дома, там у них с генетикой получше…

— В Израиле! — от фонаря сболтнул Банан.

— Замечательная страна! — согласилась Ирина и опять потянулась к улиткам.

— У меня нет денег, — предупредил Максим. — Ты это прекрасно знаешь!

Она открыла сумочку и достала оттуда кошелек.

Потом — шариковую ручку.

Открыла кошелек, извлекла из бокового отделения банковскую карточку.

Положила ее на стол рядом с сумочкой, взяла чистую салфетку и что-то написала на ней.

Убрала ручку обратно в сумочку, туда же положила кошелек.

Карточку завернула в салфетку и протянула Банану.

— Что это? — недоуменно спросил он.

— Не будь дураком, — ответила Ирина. — Считай это очередным подарком… На салфетке пин-код, а карточка — сам догадайся…

— Чего ради?

— Я тебя люблю, — призналась она. — Я — старая дура, а втюрилась в тебя, как юная идиотка. Мы вернемся, и все кончится, ты прекрасно знаешь…

— Я не возьму, — сказал он.

— Возьмешь! — парировала она. — Ты бы и так взял, а сейчас — тем более, ты ведь веришь во все это.

— Не знаю, — сказал он. — Порой мне кажется, что это бред!

— Я тебя люблю, — повторила она. — Сейчас мы поедем в отель и займемся любовью, и ты всю ночь будешь твердить мне, что я самая лучшая и самая красивая, а я буду делать все, что ты захочешь, но ты возьмешь эти деньги, ведь так?

Он знал, что возьмет, и взял их.

Даже не покраснел, просто кивнул и положил карточку в карман джинсов.

Ирина подозвала хозяина и потребовала счет.

Банан ждал ее на улице.

Стоял рядом с машиной и курил.

Впрочем, улицей это не назовешь — узенькая мостовая, двум автомобилям не разъехаться.

Крохотные критские домишки, белые, с плоскими крышами.

И Максиму вдруг почудилось: что-то вот-вот произойдет.

Если б на берегу Мерабелло он встретил носатого, Банан бы не колебался, а точно знал — сейчас, совсем скоро, с минуты на минуту случится что-то нехорошее.

Носатый — предвестник несчастий, человек, пахнущий бедой.

Даже если б он просто рассказал Ирине о нем, все равно что-нибудь да случилось бы.

Она бы легкомысленно ответила ему: такие люди попадаются, они — как «Летучий голландец».

А потом они сели бы в машину. Ирина вставляет ключ в замок зажигания, поворачивает, заводит мотор, отпускает тормоз, выжимает сцепление, дает газ, автомобиль трогается, хозяин таверны машет им рукой — какая замечательная пара!

Они разворачиваются.

Начинается спуск.

Деревушка у подножья Псилорити. Дорога серпантином вьется вдоль ущелья, по краю обрыва, у Максима захватывает дух, а Ирина ведет, только что не зажмурившись, и ведь столько выпила — на берегу, а затем здесь, в горах; не столкнувшись с носатым лоб в лоб, он мог уповать на то, что все обойдется и они без приключений доберутся до отеля, однако носатый приблизился вплотную, и в этот миг все уже было предопределено, впереди обнаруживается машина, Ирина пробует выкрутить руль, но не справляется, они падают, падают, летят под откос, и, разлепив глаза, Максим видит ее окровавленную голову, склоненную к рулю, нависшую над рулем, вдавленную в руль, пытается выбраться наружу, нога саднит, плечо кровоточит, лоб рассечен, но он жив, а Ирина…

Она уверенно ведет машину: возле отеля они с носатым не пересеклись.

Но тот в любом случае сыграл свою роль, хотя Максим об этом никогда не догадается.

Даже в тот день, когда вспомнит Ирину и поймет, что она была самой мудрой из женщин, по прихоти судьбы вовлеченных в сумасшедшую историю с Палтусовой спермой.

«Летучий голландец» проследовал мимо, они его не заметили, однако это ни от чего не спасает.

К отелю они подъехали ночью, Ирина кое-как припарковалась, и Максим повел ее в бунгало.

Они шагали по вымощенной аккуратно обтесанными плитками дорожке, вдоль нее тянулась красиво подстриженная живая изгородь и сильно пахли невзрачные днем и почти не видимые сейчас, в неярком желтоватом свете фонарей, мелкие розоватые цветы.

Навстречу прошла немецкая пара, поразившая их в первые дни; они разминулись у фонаря. Ирина тесно прижималась к Максиму бедром, и ему стало жарко: ночь и без того была душная, шальные местные бабочки кружились у матовых плафонов — это казалось особенно странным после Эмиратов, где Банан не заметил ни бабочек, ни жуков; даже птицы, казалось, избегали отчаянной аравийской жары, и лишь одинокие ящерки время от времени пробегали по затененным стенам построек.

Их домик стоял у самой кромки пляжа; Максим открыл Дверь и сразу повел Ирину в душ.

Она сопротивлялась и твердила, что справится сама, но он силой раздел ее и сунул под холодную воду, а потом, обернув большим белым полотенцем, оттащил в комнату и уложил на кровать.

Она немедля уснула, а он вышел на лоджию, сел в плетеное белое кресло и уставился в даль ночного моря.

Вдоль горизонта двигалось судно — белесое пятно с огоньками по абрису верхней палубы.

Судя по всему, судно шло со стороны Турции и могло плыть либо на Мальту, либо в сторону Ионического моря, чтобы пересечь его и через Отрантский пролив войти в воды Адриатики, а там — Дубровник, Триест, Венеция; впрочем, обогнув Сицилию, пассажирский лайнер мог повернуть к Неаполю и Генуе, затем — к Марселю и уже из Марселя направиться к Барселоне. Максим попробовал вычислить, сколько километров отделяют его от Барселоны, дальние габаритные огни корабля сделались почти неразличимы, а море накатывало на берег волны — тихие, темные и ко всему на свете безразличные.