Летучие зарницы - [11]

- Я подошел уже и начал закладывать мину, - рассказывал он. - Руками разгреб щебенку, и они меня заметили. Не расстреляли, потому что хотели выпытать о партизанах. Мне не о ком было рассказывать. Они бы отправили меня дальше, я думаю, в штаб.

- Расскажи, как ты сделал мину? - спросил Ходжиакбар.

- Я искал неразорвавшиеся бомбы. В сарае выплавлял из них... этот... тол, взрывчатку. Только маму очень боялся, зарывал каждый раз бомбы и тол в землю там же, в сарае. Заложил взрывчатку в деревянный ящик, получилась мина, едва донес. Тяжелая получилась.

- Кто научил тебя этому?

- Это проще простого... В сентябре в газете писали про белорусских партизан. Они такие же мины ставят.

- Интересно, - негромко сказал капитан. - Спасибо за мысль. Ну-ка расскажи про этот мост поподробнее... Что это у тебя пальцы, брат, опухшие? И синие совсем...

- Допрашивали меня они. Вчера. Иголки под ногти вгоняли. Обещали повторить, да не успели.

- Вот оно что!.. - Капитан замолчал, забыв о своем вопросе относительно моста; он лежал на деревянном топчане, скрестив руки на груди, и глаза его были теперь прикрыты. Тусклый чадный свет коптилки косо падал на серый земляной пол, на бревна наката, на сложенные на коленях руки Лёнчика. Лицо капитана Ивнева казалось восковой маской.

* * *

После боя в Михайловке в командирской землянке появился радиоприемник. Капитан рассказывал: немцы отбиты от Москвы. Глаза его подобрели, он улыбался, когда передавал нам содержание сообщения Совинформбюро. Вообще с этого времени капитан изменился (да и не только он). Стал проще, доступнее, понятнее... Спрашивал нас, как мы видели и понимали тот бой в Михайловке и что казалось нам самым важным.

Ходжиакбар подумал и ответил, что ему запомнились первые выстрелы и появление немцев на околице и еще то, что храбрость приходит в бою.

- А я думаю, что мы правильно разделились на группы, - немногословно отметил Скориков.

- Согласен, что храбрость приходит в бою, - сказал я.

- В каждом бою, ребята, есть главная минута, когда никто еще не знает исхода и можно все изменить, - начал капитан, и взгляд его был тверд и весел. - Вот тогда надо не жалеть ни сил, ни жизни. Просто. Много раз об этом, кажется, говорили, а понятно не до конца. Нужно увидеть именно эту минуту, почувствовать ее, отыскать ее в горячем этом вихре событий, понимаете? Вот мы атаковали с вами школу. Допустим, промедлили бы. Немцы поняли бы, что силы наши на исходе, что они смогут удержать деревню, и тогда... Тогда они не отдали бы заложников. Они не отступили бы, не сбежали; не замедлило бы подойти к ним и подкрепление. Те люди погибли бы. И мы, отстреливаясь, отходили бы в чистое поле. А если бы мы подошли к школе слишком рано, тогда пришлось бы еще труднее: туда стянулись бы сразу большие силы, и мы тоже ничего бы не смогли сделать, ясно? В этом равном бою была только одна минута, когда нам нужно было атаковать. Одна-единственная, запомните это на будущее. Слушайте музыку боя, его дыхание - и не ошибайтесь.

- Глеб Николаевич, - раздался голос Кузнечика, - как могло получиться, что фрицев пустили чуть не до Москвы?

- Не знаю, - серьезно ответил капитан. - Не разобрался я еще в этом.

- А летом опять они будут наступать?

- Остановят их. Пробудилось сердце нашей земли, брат. Ранили они его.

- А где оно, это сердце? - спросил Лёнчик, и ответ капитана будил во мне предчувствие победы.

- Оно большое, сердце земли. На севере, где озера, как небо, просторны, а люди высоки и светловолосы, - там сердце земли нашей. И на юге, где ветры бегут от края степи до самого моря, - там сердце это бьется в каждой груди человечьей.

- Почему мы к мосту не идем, Глеб Николаевич? - допытывался Кузнечик. - Все ждем... Ясно ведь, где охрана стоит и пулеметные гнезда. Разве сил у нас мало?

- Ты когда, брат, досыта хлеба ел, помнишь?

- Когда подводу отбили у конвоя.

- Ну вот видишь... - сказал капитан, как-то странно хмыкнув. - Вот видишь... - снова повторил он, как будто от слов Кузнечика ему стало неловко. - А насчет моста дело не такое уж ясное. Знаешь, сколько времени строили его? Два года. Такие мосты уничтожают тогда, когда их нельзя оставить. Для нас же. Посмотри: развалины вокруг, пепел землю присыпал, и люди точно рожь, которую скосить легко - трудно вырастить... Но мост этот служит теперь немцам, и мы пойдем к нему.

* * *

Зимнее солнце стынет над черным лесом. Оно пробивается через полузанесенный снегом осколок стекла, которое я вставил в дверь вместо окошка. Капитан читает книгу. Тусклые зайчики скользят по скамье, охапке слежавшейся соломы; поздние красные лучи пронзают плотный воздух землянки и напоминают мне то о закате над задымленной городской заставой, то о светлых пятнах на озерной глади, то об освещенной закатными лучами кирпичной стене во дворе моего детства. Каждый день теперь впитывал я новости, которые слышал по радио, и ранними вечерними сумерками переносился мысленно в Москву. Изменилась ли она за время моего отсутствия? Какие следы оставили жестокие бои на подступах к городу, отгремевшие теперь и откатившиеся от его стен? Город мой устоял. Все так же, наверное, ходят трамваи у Рогожской заставы, так же высятся купола храма Сергия и взбегают на косогор дома у Садового кольца. Над семью московскими холмами всходит солнце...