Ему страшно хотелось открыть ларец и посмотреть что там внутри. Не потому хотелось, что он страдал чрезмерным любопытством, а потому, что монах просил не открывать. Как Синяя Борода своих несчастных жён. Стёпка помнил, какая участь постигла чересчур любопытных женщин, и героическим усилием воли удержался от соблазна, хотя руки так и тянулись к замочку. Простенький, между прочим, замочек был, обычная пружинная защёлка. Открыть ничего не стоило. Но Стёпка помнил ещё и о том, что случилось с Ванькой, который открыл не то, что надо, и не тогда, когда надо. Нет уж, лучше этот ларец не трогать, то есть, не открывать.
Похвалив себя за честность и осторожность, Стёпка начал восхождение к дозорной башне. Сначала было легко и даже интересно. Таинственная лестница, загадочный ларец, Гвоздыря какой-то, что исполняет службу в одиночестве наверху… Интересно, в общем. На приключение похоже. Только вот лестница уж больно крутая и длинная… Когда же она кончится-то? Устанешь по такой подниматься.
Стёпка сначала смотрел вверх, а потом стал смотреть под ноги. Каменные ступеньки были стёрты великим множеством прошедших здесь до него людей, не совсем людей и, вероятно, совсем не людей. Поднимались по этим ступеням вурдалаки, спускались, гремя оружием, гоблины, шаркали почтенные чародеи, когда появлялась у них потребность взглянуть с дозорной башни на окрестности замка либо на подступившее к стенам вражеское войско… Носились сломя голову мальчишки-посыльные, крались пробравшиеся тайком соглядатаи, мчались, вопя и размахивая мечами, свирепые враги, сумевшие ворваться на стены… И арбалетные болты пробивали насквозь щиты и кольчуги, и скрежетали мечи, царапая камень, и ступеньки становились скользкими от струящейся по ним крови… Прошмыгивал иногда и свой брат демон, вызванный и посланный что-нибудь добыть, а возможно, и кого-нибудь убить.
Стёпка присел отдохнуть. Было такое или не было, ему узнать не дано. А нафантазировать можно чего угодно. Даже дракона, сползающего вниз по лестнице, чтобы устроить в тесных коридорах безжалостную охоту на ничего не подозревающих служанок. Вон какие на ступенях борозды и царапины — не иначе следы крепких драконьих когтей.
Лестница казалась бесконечной, она всё вилась и вилась, вкручиваясь в каменную толщу замковых стен, минуя этаж за этажом, и чем выше, тем круче становились ступеньки, словно их нарочно так сделали, чтобы затруднить подъём. По почти такой же лестнице Стёпка два года назад поднимался с папой в Питере на колоннаду Исаакиевского собора. Только там было, кажется, триста ступеней, а здесь — все пятьсот, если не больше. Понятно теперь с какого перепугу монах попросил незнакомого отрока об одолжении: ноги свои утруждать не хотел, а наивный и доверчивый Стёпка тут ему как раз и подвернись!..
К тому времени, когда надоевшая лестница кончилась тесной площадкой, Стёпка уже основательно выдохся. Выбравшись наружу на подгибающихся от непривычного напряжения ногах, он выволок заметно потяжелевший ларец и присел на него, переводя дух и щурясь от яркого солнца.
Над его головой раскинулось во всю свою неохватную ширь ясное, пронзительно-голубое небо, до которого, казалось, отсюда — рукой подать. А прямо перед ним громоздилась большая деревянная катапульта, почти точь-в-точь такая, как на рисунках в учебнике истории. Возможно, это была не катапульта, а баллиста. Стёпка плохо разбирался в древних метательных орудиях и не помнил, чем они друг от друга отличаются. Может быть, это даже был какой-нибудь требушет.
На массивной станине сидел закованный в кольчужную броню широкоплечий воин — камнеметатель Гвоздыря. Он держал на коленях длинный прямой меч и любовно водил по отсверкивающему лезвию точильным бруском.
Гвоздыря был несомненный вурдалак. У него было грубое, но не страшное лицо кирпичного цвета, крупный нос картошкой, широко расставленные голубые глаза и густые пшеничные усы, из-под которых выглядывали два ослепительно белых клыка. Клыки были острые.
Вурдалак — это тот же вампир, вспомнил Стёпка, но не ощутил ни малейшего испуга. Не похож был большой добродушный Гвоздыря на кровожадного, унылого и уже изрядно поднадоевшего киношного Дракулу. Невозможно было представить его тоскливо завывающим по ночам или жадно и неопрятно сосущим кровь из беззащитной жертвы. Зато легко представлялось, как он врубается во вражеские ряды, неукротимый и неостановимый, и враги разлетаются от него во все стороны, и меч его разит и разит без устали, и победа уже близка, и наши, как всегда, победят, потому что они наши, потому что они за правду и они самые крутые…
Вурдалак с усмешкой глянул на взъерошенного Стёпку из-под низко надвинутого круглого шлема:
— Ты, паря, кто таков будешь?
Голос у него был низкий, хриплый, похожий на медвежий рык.
Стёпка поднялся и подвинул ларец к ногам вурдалака:
— Степаном меня зовут. Я… племянник чародея Серафиана. А это вам Купыря просил передать. Он скоро сам сюда поднимется. Он к отцу-заклинателю пошёл.
Гвоздыря отложил меч в сторону, щёлкнул замком, приподнял крышку ларца — что же там, интересно, лежит? — и довольно вспушил усы.
