Летописи Святых земель - [10]

Краем уха Беатрикс уловила шепот и шум какой-то возни – Лээлин безмолвно сопротивлялась попыткам себя уговорить, и увести, она боролась за право остаться со своим королем. Беатрикс повернулась, уводя лицо в тень, и молча смотрела, как уводят Лээлин. Дверь за девушкой закрылась. Теперь перед ней одной умирал белолицый остроносый мальчик. А она… Живая, с голыми, как и в день их первой встречи, плечами, рослая и тонкая, сочный рот тесно сжат, шея стройна, а изгиб век так томно тяжел – вот она! Она смотрела на короля и чувствовала себя тенью среди теней, среди безликих полчищ, населяющих этот грешный мир… И что же надо сделать, чтобы из тени стать плотью?

Она очнулась на краю постели умирающего короля, которого покорила, разлюбила и убила, до сих пор ясно не понимая за что. Может быть, за то, чтобы в этом мире теней обрести собственное лицо…

Распахнутые глаза короля были уже слепы.

Она говорила какие-то покаянные и ласковые слова, чувствовала пожатие его пальцев, угасающе слабое, и не заметила, как истаяло дыхание, как остыли руки, и, только увидев неживой серый отлив его лица, услышала внутри себя: «Он мертв».

Вошли Аргаред, Варгран, Крон, кто-то еще. Чужая королева, уткнувшись лбом в край перины, хрипло рыдала, бормоча невнятицу. Иногда она поднимала голову, и окружающим было видно, что ни одна слеза не блестит на ее щеках. И все опускали взоры перед злым и одновременно жалобным оскалом ее рта, перед черным заломом бровей, перед неистовством горя, такого, что выжгло слезы. Все, пятясь, потупились и боком вышли, ошеломленные, взбаламученные, потерянные, и не было сил слушать клокочущие хрипы ее рыданий.

«Ну вот, поплакала, – она села на ступеньки ложа и привалилась к его краю, – удачно поплакала – самой полегчало и другим понравилось… Странные штуки иногда сердце выкидывает… Да что, ведь понравился он мне тогда…» Тогда он был ребячливым и смешливым маленьким рыцарем. И мог бы стать беспечным и чтимым королем. Была бы у него благонравная и мудрая жена, его вечно прекрасная дама, и ласковые дети. Тогда он спешил из Марена к Лээлин и выехал с другом своим Эккегардом, не дожидаясь конца сборов, легкий, радостный. Белые стены города тонули в высоком закате, лиловая тень залила следы на дороге, а впереди поднималась грозовая ночь, мигая дальними красноватыми зарницами. В лицо всадникам вдруг задул теплый и мглистый ветер, разом зашумели черные деревья. Кони мотнули вздыбленными гривами и понеслись по белеющей дороге. А потом мир заполнила белесая шумная пелена дождя, и вспыхивали молнии, и тогда жестяными зубцами врезались в ослепительно белые кипарисовые леса на холмах, силуэты разрушенных башен, дальний замок. Не разбирая дороги, всадники бросились к нему. Гроза не ослабевала. Скорее, скорее, скорее! Их впустили, словно ждали. В благовонном сиянии, в сиреневом дыму шло пиршество, и первой от стола навстречу ошалевшим и оглушенным путникам поднялась, поводя голыми плечами и чуть наклонив увенчанную золотым венцом голову, тонкая и улыбчивая красотка. Встала и оперлась на локоть ревниво подоспевшего белолицего и медновласого вельможи с глазами столь синими, что даже от изобилия золота они не меркли.

А свободную руку она подала королю, гибко потянувшись ему навстречу, и он увидел ее лицо с глазами яркими, как пламя, и темными, как вино, с блестящими губами, на которых играла любезная и одновременно бесстыдная улыбка, со светлыми сияющими локонами вдоль золотистых щек… И он поцеловал ее сладкие от грушевого сока пальцы, а потом засмеялся – и смеялся над дождем, над своей насквозь промокшей одеждой, и она отозвалась тихим воркующим смехом…

Мертвого короля покрыли белым полотном – тем, что нашлось в доме. Беатрикс сидела на приступке-кровати, по-мужичьи свесив руки меж раскинутых под юбкой колен. Ей было невыносимо скучно. Кто-то вошел, потянуло холодом и нечистотами, видимо, рядом была отхожая улочка. Она бросила осоловевший взгляд на вошедшего. Вначале ей показалось, что это подросток или паж – маленькое, укутанное в мех существо. Нет, это был взрослый, правда, ростом немногим выше ее, сидящей на низкой приступке. Лицо у него было костистое, чахлое, подбородок узкий, лоб кверху сжимался. Взгляд его припирал к стене, словно каленая рогатина. Он встал на одно колено, склонил голову и, глядя в пол, сказал:

– Я имею чрезвычайное тайное доношение вашему величеству.

Беатрикс подняла брови:

– Ты бы хоть назвался для начала.

– Прошу прощения… Я Гирш Ниссагль, хозяин этого дома.

– Ну и что же ты хочешь мне сообщить? И почему прямо мне, почему не начальнику стражи, почему не Аргареду? – Тут Беатрикс подумала, что нечего было вообще ввязываться в разговор. Следует просто выгнать недомерка, потому что ей положено сейчас убиваться от горя, а не слушать доносы.

– Каюсь, я услышал ваш разговор с высоким магнатом Аргаредом. И мое маленькое сердце возмутилось, ваше величество. Оно возмутилось тем, что от вас утаили правду.

– Вот как, – протянула королева, невольно поморщившись от досады, которую вызывала в ней необходимость притворяться опечаленной, но уже не испытывая желания оборвать доносчика, – что же… Садись, выкладывай свою правду. Я тебя слушаю.