Летопись - [23]

Если на свете бывают чудеса, то в эту ночь произошло именно чудо: старая лестница ни разу не скрипнула под ногами злоумышленника, а дверь в контору Ван-Ю-Ли и Курочкина легко поддалась первой же отмычке, поскольку была предусмотрительно не заперта.

Итак, в ноль часов шестнадцать минут Фоше проник на запретную территорию, а в ноль часов двадцать минут уже покинул ее, прижимая к груди вторую половину драгоценного документа. Когда дверь за Фоше закрылась, китаец закрыл глаза и со спокойной совестью уснул. Во сне ему приснились разодетые в шелка красавицы, танцующие на большом рисовом поле.

Весь остаток ночи на первом этаже горел свет; по занавескам метались тени Фориджа и его секретаря: они собирались в дорогу. Форидж рассовал по карманам миллионы и вслед за Фоше навсегда покинул контору, гоня прочь назойливую мысль о предстоящей выплате неустойки по гуановому контракту. Помотав головой, чтобы окончательно избавиться от этой мысли, Форидж решительно скрылся в темноте.

Всю ночь неудавшиеся гуанопромышленники разыскивали по злачным местам Сан-Диего бравую команду "Джульетты". Сама шхуна, всеми покинутая, смирно покачивалась в теплых сточных водах городской гавани. И Форидж, и Фоше знали, что искать команду на судне бесполезно. Они разделились: Фоше направился в ночной бордель "Серебряный якорь", а Норман Форидж взял на себя опиекурильню, соперничавшую с "Якорем" своей популярностью. Пятнадцать минут напряженных поисков - и свершилось второе чудо за сегодняшнюю ночь: вся команда, за исключением Омара Фалиха, была в сборе.

Старший матрос Мирко Толич висел на механике Жане-Пьере де Буайе, а Жан-Пьер де Буайе висел на Рикардо Портесе, который был капитаном и поэтому сравнительно твердо держался на ногах.

Уплатив по счету, что с ним бывало крайне редко, Форидж увел команду навстречу приключениям. Шествие возглавлял Фоше с импортным тусклым шведским фонариком, а замыкал процессию сам Норман Форидж, бдительным хозяйским оком следивший за тем, чтобы никто не потерялся и не перешел улицу в неположенном месте, хотя ночные автобусы и такси - как, впрочем, и дневные - в Сан-Диего отсутствовали.

"Джульетта", встречая команду, ласково скрипела гнилыми бортами. Уже светало. Форидж, предоставив Фоше грузить команду, пошел в кают-компанию. Там густо храпел и пускал во сне турецкие ветры трезвый Омар Фалих. Опешивший поначалу Форидж зарычал и пнул турка ногой.

- Я болею, хозяин, - не открывая глаз привычно пожаловался Омар. Форидж с наслаждением пнул его второй раз:

- Вставай, ишак, это не занятие для здорового мужчины!

Фалих, по-турецки проклиная Фориджа, с сожалением поднялся и открыл глаза.

Внезапно раздался страшный грохот. Форидж, еще раз пнув Фалиха, опрометью выскочил на залитую рассветом и помоями из камбуза палубу. Там он нос к носу столкнулся с морально травмированным Фоше.

- Это капитан, - упавшим голосом объяснил тот. Форидж с ужасом разглядел под ногами зияющее отверстие; из-под палубы доносились глухие проклятия, сменившиеся, впрочем, довольно скоро здоровым удовлетворенным храпом. Форидж разразился неистовой бранью, умело сочетая на шестнадцати языках капитана, его родню и различные части человеческого тела.

! Солнце взошло. "Джульетта", хлопая кливерами и бизанями, мчалась по бесконечной глади океана. Команда исправно несла службу. Мощный капитанский рык то и дело разносился над волнами. После каждого такого залпа "Джульетта", как проснувшаяся лошадь, начинала идти чуть-чуть быстрее. До блеска выдраенная палуба сверкала яркой заплатой из свежих досок.

Работы экипажу хватало. Жан-Пьер третьи сутки ковырялся в моторе, пытаясь вытащить оттуда застрявший палец; Омар Фалих стряпал обед, одновременно вычерпывая воду, непрерывно поступавшую в трюм из океана; Мирко Толич в одиночку сражался с парусами, лопавшимися и трескавшимися при каждом удобном для них случае. Случаев было много. Фоше, который раньше работал шулером в Монте-Карло, играл с Фориджем в покер, подобострастно проигрывая каждую третью партию. Так проходил день. По вечерам команда зажигала бортовые огни и продолжала свои занятия. В это же время происходила смена вахт: теперь воду вычерпывал Мирко Толич, а паруса латал Фалих. Иногда по вечерам ужинали.

Электрического освещения на шхуне не было, и когда становилось совсем темно, Норману Фориджу удавалось выигрывать только каждую четвертую партию.

В суровой мужской работе и нехитрых развлечениях время шло незаметно. Один лишь Форидж проявлял признаки нетерпения. Когда все засыпали, он зажигал свечу и любовался бесценным документом. Опершись головой о кулак, он грезил караванами двугорбых (Форидж считал, что они имеют гораздо большую грузоподъемность) верблюдов, ноги которых подгибались под тяжестью вьюков, битком набитых золотом. На переднем верблюде, как и положено, восседал сам Форидж в котиковой чалме, а сзади, привязанный к хвосту самого последнего верблюда, тащился проклятый китаец, царапая от зависти лицо и умудряясь кусать сразу оба локтя.

Документ, лелеемый Фориджем, представлял собой карту, на которой был изображен участок побережья Индии. В тридцати-сорока милях от берега, судя по заметке на полях, располагался заброшенный храм, подвалы которого, судя по заметкам на тех же полях, но сделанных красной тушью со множеством восклицательных знаков, были буквально завалены сокровищами. Форидж уже воображал себя владельцем сокровищ брахманов, которые, если верить индийским легендам, выученным Фориджем к этому времени уже дословно, были сосредоточены именно там, где указывала карта. Это, впрочем, говорило достоверно лишь об одном: что китаец при составлении карты пользовался той же литературой. Если бы Форидж знал, какой удар ему приготовила судьба!