Летопись мужества - [45]

Другой пленный, прибывший из Кутанса, говорит: «На Западе тихо, спокойно, а здесь ад. К сожалению, нас во Франции лишили прибавки к жалованью «Frontzulage» — считается, что Ла-Манш — тыл. Англичане нам не страшны. Они сидят у себя дома и будут сидеть. Я вам скажу прямо, какие-нибудь румыны или венгры теперь играют большую роль, чем ваши союзники, потому что венгры воюют…»

Я хотел бы, чтобы пушки и пулеметы союзников опровергли глупую клевету этих гитлеровских олухов… Но должен добавить, что, по сведениям разведки, ряд новых германских дивизий сейчас перебрасывается из Франции в Россию.

Нельзя переплыть реку, не кинувшись в холодную воду. Нельзя выиграть войну, ничем не рискуя и ничем не жертвуя. Франция де Голля сейчас объявила себя France Combattante (Сражающейся Францией). Увы, Франция Даладье — Боннэ во времена «Drôle de guerre» («странной войны») была только France belligerante (Францией в состоянии войны). В этом истинная причина ее разгрома. Для союзных народов пробил час выбора: быть только «находящимися в состоянии войны», «беллижеран», или стать «сражающимися» — «комбаттант», узнать запоздалое поражение или трудную, но верную победу. Так думают солдаты Красной Армии, отражающие теперь жестокий натиск врага.

27 июля 1942 года

Французы любили говорить об «ame slave» — они ссылались на эту как бы загадочную «славянскую душу», когда того требовали политические или моральные затруднения. Они объясняли «ame slave» и социальную революцию, и систему коллективной безопасности, и пятилетки, и даже подвиги исследователей Арктики. Теперь теория «славянской души» воскресла в мировом масштабе. Дружеские и вражеские газеты любят философствовать над «тайной русского сопротивления». Об этом говорят американцы. Об этом пишут газеты немногих нейтральных стран. Об этом рассуждает даже Геббельс. Причем удивляет иностранцев не столько вооружение Красной Армии, сколько мужество русских.

Возникает множество заманчивых и хитрых объяснений. Один, например, утверждает, что русские не привязаны к жизни, другой говорит, что они не существуют как индивидуумы, человека в России нет, а есть анонимная масса, которая легко идет на смерть, третий доходит до эксцентрических заявлений, что «русских чересчур много» и поэтому русские могут себе позволить роскошь храбро умирать, четвертый, напротив, оспаривает храбрость русских, уверяя, что русских «гонят под огонь комиссары», пятый объясняет русское сопротивление темнотой и отсталостью русского народа.

Позволительно высмеять всех этих «философов» и «психологов». Человечество должно испытывать глубокий моральный кризис, чтобы считать естественным позор маршала Петэна, существование Квислинга, капитуляцию Тобрука и неестественным отвагу народа, который защищает свое право на существование.

Русские отнюдь не презирают жизнь. Культ смерти не находил и не находит в нашей стране последователей. Начиная с Киевской Руси, с икон Рублева, в которых сохранилось утверждение жизни Эллады, до светлой аполлонической поэзии Пушкина, до Толстого, до наших дней, русская культура была одушевлена пафосом жизни. Революция была не только жестокой борьбой и суровым строительством, революция была также глобусом в руках вчерашнего кочевника, тульскими крестьянами в санаториях Крыма, парками культуры, библиотеками и стадионами, молодостью, бодростью, смехом. Наши люди глубоко привязаны к жизни. Если они идут бесстрашно на смерть, то потому, что они хотят жизни, достойной быть прожитой. Можно так сильно, так страстно любить жизнь, что ради ее торжества пожертвовать своей личной жизнью.

Только слепец может сказать, что русские — это масса, что в России нет человека. За тридевять земель, конечно, трудно разглядеть каждого отдельного бойца многомиллионной армии. Но у каждого бойца свое лицо, у него позади своя жизнь, свой дом, свое любимое дело. Наши противники жестоки и сентиментальны. Они режут наших детей, как цыплят, и обливаются слезами, говоря о своих детях. Русский человек по природе стыдлив, он не любит раскрывать перед непрошеным соглядатаем свою душу. Но у него есть дети, и он их любит. Горе и тревога захлестнули наши семьи. Возвращаясь с работы, миллионы женщин в тоске спрашивают: «Письма не приносили?»… У одного бойца дома осталась молоденькая жена, у другого мать, один оторвался от любимой яблони, другой — от микроскопа, третий — от недописанной партитуры. Нужно ли отвечать на соображение, что храбрость русских рождена их многочисленностью? «Гнать под огонь» никого нельзя. На войне насилие бесполезно. Вооруженный народ знает, что он делает. Мы, например, не думаем, что СС «гонят под огонь» немецких солдат. Мы считаем, что молодежь Германии, воспитанная на идее расового превосходства и на культе насилия, идет вперед за «жизненным пространством» для немецкого народа, за русской шубенкой или за трофейной колбасой для себя. Столь же смешно приписывать несознательности отпор, который дает наш народ немецкому вторжению. «Несознательными», если угодно, были французы, в июне 1940 года решившие, что можно прожить под немецким игом. Эти слепцы быстро прозрели, но они прозрели, увы, слишком поздно: теперь им остается надеяться на героизм маленькой армии де Голля, на чужую сознательность, на мужество русских или на ресурсы англосаксов.