Лето возмездия - [17]

— Я знаю.

В конце гравиевой дорожки они подошли к ряду скамеек, на которых сидели несколько подростков пациентов с медсестрами. Пуласки слышал стук игровых кубиков в бокале. За этим бунгало, в тени большой липы, находилось здание с широкими окнами, которое напоминало ему детский сад. Детская психиатрия. За стеклами он видел сидящих — группу мальчиков и девочек, которые рисовали.

— Почему Наташа была здесь?

— Ну, вы можете прочитать здесь об этом. Но вкратце история болезни начинается так. В девять лет она была доставлена в клинику Бремерхафена и первично осмотрена.

Терапевт рассказала ему, что Наташа неоднократно была изнасилована. Криминальная полиция так и не нашла преступника. Так как Наташа была круглой сиротой без родственников, активировалось Управление по делам молодежи. Тем не менее, из-за тяжелого травматизма органов Наташи, власти были против опеки приемными родителями и хотели передать девочку после физического выздоровления под надзор детского дома. О ней бы заботились «Красный Крест» и «Детские деревни» [5], но различные медицинские заключения препятствовали передаче. После войны между органами власти, которая длилась почти восемнадцать месяцев, клиническая картина болезни Наташи была установлена окончательно. Она страдала множественным расстройством личности и нуждалась в психотерапии и из-за попыток самоубийства — в ежедневном уходе. Было только два специализированных учреждения для таких случаев, клиника в Геттингене, где на тот момент не было свободного места и Маркклеберг.

Они прошли мимо клумбы с розами. Доктор Виллхальм оторвала цветок и, погруженная в мысли, растерла листья между пальцами.

– С этого времени я работаю с Наташей. – Она понюхала розы.

— Вы узнали, что произошло с ней в девять лет?

Виллхальм покачала головой.

— Девушки в некоторой степени жизнеспособны, чтобы справиться с повседневной жизнью, и часто это бывает труднее, чем прорабатывать прошлое. Наташа пережила три попытки самоубийства, которые были три года назад.

Пуласки подумал о длинных шрамах на запястьях.

— В хорошие дни у нее был такой жизнерадостный характер, — улыбнулась Виллхальм, – поэтому мы и назвали ее так.

Пуласки вопросительно посмотрел на нее.  

— Соммер, Наташа Соммер [6], — объяснила она.

— Это было не настоящее ее имя?

— Нет. – Виллхальм усмехнулась, вспоминая о девушке в ту пору. – Мы назвали ее так из-за большого количества веснушек на носу.

— И как звучало ее настоящее имя?

Доктор Виллхальм неожиданно остановилась и пристально посмотрела на Пуласки.

— Вы разве не знаете?

Пуласки ответил отрицательно.

— Я же только говорила, что она была круглой сиротой. До сегодняшнего дня мы не знаем ни о ее происхождении, ни истинную личность.

 Пуласки прикинул. Восточноевропейские черты лица.

— Она уже говорила по-немецки, когда обратилась в клинику в Бремерхафене?

Виллхальм грустно посмотрела на него.

— До самой своей смерти Наташа не сказала ни слова.

Пока они возвращались к учреждению, Пуласки вытащил из внутреннего кармана пиджака письмо Наташи. До сих пор он не показывал письмо никому, кроме своих коллег. Но предчувствие говорила ему, что он мог доверять Соне Виллхальм.

— Что вы об этом думаете?

Терапевт вытащила из сумочки футляр и надела узкие очки для чтения. Она внимательно изучала строки.

— Это почерк Наташи.

— Я знаю, — ответил Пуласки.

Доктор Виллхальм покачала головой.

— Нет, вы понятия не имеете, о чем я говорю. Я думаю, что это писала она сама, а не одна из ее субличностей.

— Говорите дальше, — сказал Пуласки.

Она снова надела очки.

— Перерывы в течение последних лет были все реже. Трудно определить у немой пациентки, когда она находит сама себя. Наташа стабилизировала свою индивидуальность. Поэтому я и удивилась сегодня утром, когда узнала, что девушка покончила с собой.

«И вместе с тем, она была права», — подумал Пуласки.

– Что вы думаете о намеке на сексуальное насилие? Это продолжалось в клинике?

Виллхальм решительно тряхнула головой.

— Меня это просто приводит в недоумение. Несомненно, это писала Наташа. Но ни содержание, ни подбор слов ей не подходят. Никто в учреждении ни тронул бы Наташу и пальцем.

— Насколько вы в этом уверены?

— Ну, конечно, насколько я знаю, вы рассматриваете меня так, как будто я напоминаю вам кого-то, кого вы, вероятно, недавно потеряли. Вашу жену? Но вы носите обручальное кольцо.

Пуласки почувствовал, как ему в голову ударила кровь. Кому бы понравилось быть исследованным?

– Я права? – цеплялась она.

Наконец, он заставил себя.

– У Карин был рак. Тем не менее, она умерла от неправильной дозировки химиотерапии. – Пуласки откашлялся. – Это было пять лет назад.

— Мне жаль.

— Нет необходимости. Скорее, должно быть жаль лечащим врачам.

Пуласки глубоко вздохнул и постарался не смотреть на доктора Виллхальм как раньше.

— Но из-за чего Наташа написала что-то подобное? У нее были видения?

Она снова покачала головой.

— Наташа не была шизофреничкой и у нее не было бредовых мыслей. Ее переживания были реалистичными. Разумеется, было раздвоение личности. Это две совершенно различные болезни.

Пуласки не хотел верить, что немой, безликой девушке, о происхождении которой никто не знал, никто ничего не сделал в учреждении. Почему тогда она написала что-то подобное, незадолго до того, как лишила себя жизни… или прежде, чем убийца побывал в ее комнате?