Лето в пионерском галстуке - [148]

Я знаю, что ты злишься. Но знаю ещё, что всё равно читаешь. Не злись. Когда вернусь на гражданку, я всё объясню, ты поймёшь. Мне тут тоскливо. Черкни хотя бы пару строк в ответ. Но… писать нужно очень аккуратно, ты знаешь. Жду».

Но Володя так и не дождался. Юра вздохнул — он не получил этих писем, потому что тогда уже жил в Германии! Как же ужасно должен был чувствовать себя Володя, не получая ответов. Но тут было ещё два письма из воинской части, и Юра по очереди открыл их.

В конце августа Володя писал:

«Не знаю, почему ты не отвечаешь. Надеюсь, что просто не получил первое письмо — может, что-то с почтой?

Мне тут тяжело, вдали от родных и… друзей… без твоих ответов. Особенно трудно из-за моей проблемы. Окружение… влияет. Ты, наверное, спросишь, что я делаю здесь со своими-то страхами?

Конечно, та моя проблема никуда не делась, мне ничего не помогло, я писал тебе об этом, ты должен помнить. Потом, после той истории, о которой я не могу рассказать тебе в письме и из-за которой нам пришлось уехать из Москвы, отец предложил пойти служить ради моей безопасности. И добавил, что тут из меня точно сделают мужика. О том, что у меня случился „рецидив“, знаешь только ты, родителям я не рассказывал, поэтому отец за меня спокоен, и мне тоже было спокойно. Сейчас я вспоминаю прошедшие три года и думаю, что я был очень наивным, считая, что от моей проблемы можно так просто избавиться. А теперь здесь, в воинской части, мне и подавно с ней не совладать. Хотя есть и обратная сторона медали — армия закаляет. Мне некуда бежать от своих страхов, здесь мне приходится привыкать жить с ними.

Ответь мне, я очень жду».

Юра понял, что Володя в этом письме скрытно говорит о своей «болезни», и о том, что ему очень сложно находиться в армии среди мужчин. Юра с трудом мог его понять — то, насколько это было сложно.

Общество… Юра знал, что в России и сейчас всё намного хуже с отношением к ЛГБТ, что тут взгляды людей меняются очень медленно и тяжело, не так, как на Западе. А тогда… Лечение гомосексуализма как психологического отклонения — это вообще бесчеловечно, врачи ведь могли сделать из Володи инвалида. А потом армия — то ещё испытание. Шутка ли, ему, борющемуся со своими монстрами, считающему, что он сам — монстр, два года в окружении мужчин. Сейчас Юра безумно жалел, что не получил этих писем — как бы он хотел вернуть всё и поддержать Володю. Рассказать, что таких, как он — много, и что там, где живёт Юра, общество их принимает.

Последнее письмо из воинской части датировалось мартом 1992 года и было очень коротким:

«Ответа всё нет и нет. Неужели ты переехал? Или правда возненавидел меня? Как ты? Что с тобой? Встретил девушку? Может, уже женился? Очень надеюсь, что так и есть — что ты нашёл себя и своё счастье. С трудом осознаю, что пролетел почти целый год. У меня увольнительный в апреле, я приеду к тебе, Юра! Я сразу приеду к тебе!»

Последняя строчка письма заставила Юру зажмуриться — вот когда Володя приезжал искать его, но не нашёл.

Все остальные письма лежали в обычных белых конвертах, без марок и адресов. Единственными пометками на них были даты, написанные карандашом.

Юра открыл самое раннее, за май 1993 года.

«В прошлом году ездил в Харьков. Не нашёл тебя. Приехал по тому адресу, на который всегда писал, а там новые жильцы, в твоей квартире. Они рассказали мне, что вы уже давно уехали в Германию.

Всё правильно, Юра. Ты поступил правильно. Раз ты не забрал письма, значит, тебе они не нужны. Если не оставил адреса, значит, тебе не нужен я. Наверное, оно к лучшему, всё равно у нас ничего бы не получилось…»

От досады Юра дёрнул рукой так, что чуть не порвал письмо:

— Я оставлял адрес! Я писал им, я просил их дать ему адрес, я просил переслать письма. Зря я понадеялся на других!

Но Юре нельзя было надеяться на других. Надо было писать соседям самому каждый месяц, пусть даже в квартире никто не жил, всё равно завалить их письмами. Но он этого не сделал.

— Я всё просрал! — прошипел он вслух.

Читать дальше не хотелось, но остановиться он не мог:

«…Но почему ты тогда искал меня? Зачем тогда приехал в Тверь, как ты вообще нашёл адрес брата?»

Юра всерьёз намеревался бросить это письмо и перейти к следующему. «Брат…» Тот Вова действительно был его братом!

Юра отвернулся. Но письмо, будто магнит, притягивало взгляд. Володин почерк, ровные строчки, мелкие буквы — живая память о том, что было с ним, и о том, что могло бы случиться с ними.

«Новые жильцы отдали мне письма нетронутыми — какие хорошие люди. Даже не открывали.

Я был в отчаянии, когда узнал, что связь между нами окончательно оборвалась. Меня бросает из крайности в крайность — я понимаю, что так будет лучше, но не могу с этим смириться. Я и сейчас в отчаянии, поэтому и пишу это письмо, хотя знаю, что отправить мне его некуда. Писать письма в никуда — это такая методика по борьбе со стрессом. Я ещё в институте вычитал про неё в книгах по психологии, а впервые попробовал в армии. Суть заключается в том, чтобы писать свои мысли и переживания, а потом уничтожать их. Так сбрасывается груз с души. В армии мне это очень помогло. Меня приписали к штабу, так что время и возможность писать я находил.