Лето страха - [111]

На сей раз аудитория оказалась совсем другой, сам Эрик выглядел много моложе, а его лекция была более эмоциональной. Даже оператор проявлял, казалось, больше энтузиазма: он то приближал камеру к Эрику, то отодвигал, пытаясь предвосхитить перепады тональности его голоса. Он снимал и студентов (точнее их затылки и профили, случайно попадающие в объектив) и время от времени показывал — как своего рода символ — часы на стене, отсчитывающие уходящие секунды.

Внезапно что-то привлекло мое внимание — голова, а потом профиль — в первом ряду. Готов поклясться, я узнал это лицо! Отмотав пленку чуть назад, снова нажал на «старт» и в нужный момент — на «паузу». Да, это моя дочь Грейс.

С уважением взирает на Вальда, а ее ручка зависла над блокнотом.

Я снова нажал «старт».

В тот момент, когда Эрик сказал, что из религиозных фанатиков получаются отменные убийцы, Грейс улыбнулась и откинула назад свои темные волнистые волосы.

Ей было тогда лет тринадцать. Именно тогда у Эмбер раскручивался роман с Вальдом.

Я отмотал пленку назад и просмотрел несколько других кассет — каждая датирована примерно тем же временем и являлась составной частью единого курса лекций. И на каждой из них — на том же самом месте — в первом ряду восседала Грейс, не по годам развитая, уверенная в себе, красивая.

Подобно тому, как первые лучи солнца выхватывают зыбкие контуры вещей в комнате, в моем мозгу вспыхивали первые проблески понимания происходящего.

Я запер кабинет, вернул ключ в кухню на прежнее место и снова прошел в спальню.

Именно здесь я с особой силой ощущал личность Эрика — его дисциплинированность, его жизнелюбие, смесь грубости и чувственности, смесь светскости и тяги к фантастике. Но, если сердцем я уже знал — в ночь третьего июля Эрик был в спальне Эмбер вместе с Грейс, — я нуждался в доказательствах, я должен был раскрыть самую суть характера Вальда для того, чтобы и умом понять: то, что подсказывает мне мое сердце, — правда.

Я осмотрел все снова.

Потом побывал в комнате для гостей, в кухне, в гостиной, в столовой, обеих ваннах. Никогда ведь не знаешь, к чему подтолкнет тебя то или другое.

И снова вернулся в спальню, влекомый единственным, последним желанием уяснить себе характер Вальда через «эхо» его отсутствия.

Эрик и Грейс.

Грейс и Эрик.

В очередной раз осмотрел тумбочку, принадлежащую партнерше Эрика, и снова поразился той силе, что словно исходила от милого медвежонка-панды и лежащих наверху книг.

«Грейс, — подумал я, — на тебя ли я смотрю?»

Я стоял рядом с тумбочкой — тумбочкой Грейс? — и нет-нет да поглядывал на большую деревянную тумбу — в ногах кровати.

Наконец нашел выключатель, щелкнул им и увидел — снизу поднимается громадный видеомонитор.

Какого же типа программы можно смотреть в таком крупном изображении и с такого близкого расстояния?

Признаюсь, я даже испытал некоторый стыд от того, с какой легкостью нашел ответ на свой вопрос.

Возможно, столь скорое озарение отчасти было навязано самой атмосферой «храма самому себе», который Эрик создал в своем кабинете.

Но я наконец понял силу возникшего передо мной образа.

В конце концов, зачем Нарциссу пруд, когда он может запечатлеть себя на пленке?

Пока я доставал из нижнего ящика Эриковой тумбочки кассету с надписью «Полярная тревога» — фильм Национального географического общества, посвященный полярным медведям, я пытался победить звон в ушах, ибо я понял, ибо я уже знал — никакие медведи на экране передо мной не появятся, и молился, чтобы... не увидеть на экране... Грейс.

Я вставил кассету во встроенный видеомагнитофон и нажал кнопку «старт».

Единственное, что могу сказать сейчас: я нашел именно то, что искал и чего всей своей душой надеялся не найти, — изображение девушки, сидящей на этой самой постели, которое принесло мне столько волнения и муки.

Казалось, Грейс не больше шестнадцати. Она сидела на этой самой кровати и улыбалась — мило, застенчиво, соблазняюще.

Затем изображение на экране замелькало, и образ моей дочери вытеснился первыми кадрами документального фильма...

Я нажал «стоп», вынул кассету, вложил ее в футляр и сунул в карман своего плаща.

Последнее, что я сделал перед уходом, — вернул на место сетку окна.

* * *

Не успел проехать и пяти миль в сторону медицинского центра, как в машине зазвонил телефон.

Это был Эрик.

— Дурацкий это был ход, Расс, — сказал он. Сердце мое упало в пропасть. — Мы не сможем помочь нашему округу, если станем дразнить маньяка.

Я постарался придать своему голосу некое подобие спокойствия.

— Ну что ж, это устраняет необходимость выбора. Между тобой и Пэришем. Честно сказать, непростительно для полиции забыть проверить людей телефонной компании, находящейся под боком. Особенно для профессора криминалистики.

— Пэриш просто послал пробный шар. Возможно, у него в запасе был еще один вариант — вроде того, чтобы притянуть к этому делу тебя и Грейс.

— Вынужден признать, в этом деле он весьма преуспел. Итак, что же мы в итоге имеем?

— Я уже заложил основу для того, чтобы Пэриш поверил: Эмбер будет дома одна. Сегодня вечером. Я укрепил в нем эту веру с помощью своего творческого воображения, чему помогла аппаратура акустической экспертизы. Прозвучало вполне достоверно: Эмбер оставила послание для меня, но «по ошибке» не на том аппарате. Все, что должен сделать Мартин, — это прокрутить пленку с записью звонков, узнать ее голос. И он — пойман.