— Значит, будущее за такими, как Кэндис?
— Возможно. У доктора Томасина радикальные идеи. Хотя не исключено, что воспроизведение септетов это выход. Проблемой занимаются и другие исследователи, в том числе специалисты по этике.
— Почему?
— Если наше общество и наша биология не имеют перспективы, мы не можем позволить, чтобы они развивались.
— Но…
И тут в комнату влетела Кэндис.
— У меня утенок вылупился!
Все отправились посмотреть, как мокрый, похожий на ящерицу птенчик разбивает скорлупу яйца, выбираясь наружу. Мы продолжали размышлять над словами Матушки Рэдд и все время сцепляли руки, обмениваясь мыслями. Наблюдая за появлением на свет утят, я поняла: на свете есть люди, которые считают, что путь в будущее пролегает через уничтожение общества и биологию кластеров.
Доктор Томасин появился у нас на следующий день. Теперь он приезжал каждую неделю, по нескольку часов осматривая Кэндис. В тот вечер после его отъезда Кэндис не вышла к обеду, и Матушка Рэдд отправила нас за ней.
— Кэндис? — Меда постучала в дверь спальни.
— Ей еще нужно проверить температуру в инкубаторах, — вспомнил Бола.
Мы делали вид, что не интересуемся проектом семерки, хотя на самом деле нас разбирало любопытство. Мы просто не хотим, чтобы утята погибли!
— Да? — ответил тихий мужской голос. До сих пор мужская компонента Кэндис всегда держалась в тени. Интересно, какой он?
Меда распахнула дверь.
Кэндис лежала в постелях — лица пылают, подмышки рубашек мокрые от пота. Комната пропитана тяжелым запахом интенсивных размышлений.
— Ты заболела?
— Пройдет. — Из всех Кэндис сидел только мальчик.
— Пора обедать.
— Мы неважно себя чувствуем. Пожалуй, мы не пойдем. Одна из девочек открыла глаза.
Кажется, раньше ее глаза были зелеными?
Точно.
— Хочешь, мы проведаем твоих утят?
— Каких утят? — удивилась она.
— Проект для Научной ярмарки!
Они сцепили руки в поисках консенсуса.
— Да, конечно. Спасибо.
— Как ты себя чувствуешь?
— Все нормально. Правда.
Наверное, доктор Томасин сделал ей прививку.
Она уже большая и может делать себе прививки сама.
Мы быстро поели и побежали в лабораторию, чтобы проверить и покормить утят Кэндис. Наши должны были вылупиться через несколько дней.
Покрытые легким пухом утята не слишком шумели и не были чрезмерно активными, так что с температурой, наверное, все в порядке. Мы размочили крошки хлеба в воде и разбросали еду по инкубатору.
Нельзя, чтобы они приняли нас за свою мать.
А почему бы и нет? Было бы забавно.
Потому что тогда им не выжить в дикой природе. Они должны привязаться друг к другу.
Вроде нас.
Мы переглянулись. Наша связь действительно напоминает импринтинг.
Через два дня начали вылупляться наши утята. В тот день появились на свет двенадцать птенцов, что было еще терпимо. На следующий двадцать пять. Потом около пятидесяти. Мы совсем выбились из сил и даже не заметили, когда вылупились последние пятьдесят.
Сарай внезапно превратился в отделение для новорожденных уток — конвейеры для раздачи размоченной кукурузы, измерение температуры и влажности, производство подстилки.
Скоро выяснилось, что брудеры, в которых выращивали цыплят, слишком малы для уток. Пришлось сооружать несколько новых из фанеры и мелкой проволочной сетки.
Одну клеть мы оставили пустой, чтобы перемещать туда выводок на время чистки брудера.
— Нужно было записать все цепочки генов, которые мы использовали. — Стром ловил утят, переселяя их из одного брудера в другой. Он поднял одного птенца за тонкий, торчащий из пушистого тельца хвостик, похожий на хвост ящерицы.
Бола заглянул в пустой брудер и зажал пальцами нос. Мы почувствовали его отвращение, хотя сами и не вдыхали этой вони.
— Скоро они будут сами добывать себе еду?
Через шесть недель.
Долго еще.
Утят было столько, что заботы о них отнимали все время, и мы не успевали наблюдать за их поведением, чтобы обнаружить признаки кластера. Зато у Кэндис вошло в привычку останавливаться у сарая и рассказывать о подробностях последних экспериментов, хвастаясь успехами.
— Я отделила одного утенка, — объясняла она нам, — дала ему немного еды, и через несколько секунд остальные закрякали.
— Почувствовали запах пищи, — возразили мы.
— Может быть, но они точно так же реагировали на болевой стимул.
— Болевой стимул?
— Ну да. Я ущипнула одного утенка, и остальные запищали.
— Ты щиплешь утят?
— Совсем чуть-чуть. Ради науки!
— Конечно.
— Я засняла весь процесс на видео. Очень убедительно.
— Значит, у тебя будет хороший доклад на Научной ярмарке, — изрекли мы.
— У вас ужасно много уток.
Мы повернулись и уставились на нее — все шестеро.
— Знаем.
— А у этой пятнышки, как у далматинца.
— Знаем!
Глаза у нее опять зеленые. Что-то она бледная.
— Ты еще не выздоровела?
— Не совсем. Должно быть, аллергия. — Кэндис сменила интерфейс; теперь это вошло у нее в привычку.
— Что такое аллергия?
— Реакция на частички пыли и пыльцу, содержащиеся в воздухе. Раньше такое было очень распространено. Доктор Томасин считает, что у меня аллергия, но проявляется она, только когда я приезжаю на ферму.
— Надеюсь, он исправит этот недостаток в следующей партии септетов, над которыми работает, — сказала Меда.
