Лето, бабушка и я - [5]
Они дерутся почти каждый день, вроде бы понарошку, но я каждый раз ужасно переживаю и вмешиваюсь. Что за дурацкие игры?!
Я бегу на вторую половину дома, к маме и бабушке, рассказываю им, что творится — но слова мне пока не поддаются, освоена буквально пара штук, но мама с бабушкой ничего не понимают! Взрослые не разделяют моего волнения и задумчиво продолжают растягивать, сбрызгивать и складывать в тугие рулончики крахмальное белье. Если бы не срочное дело спасения сестры, я бы побегала под растянутыми парусами прохладных пододеяльников — но сейчас вся надежда на меня, побегаю в другой раз.
— Что, моя птичка маленькая, что ты растрещалась? — говорит мама, не переводя на меня взгляда. — Проголодалась, наверное. Сейчас закончим и придем тебя кормить.
— А что она будет есть, кстати? — встревает бабушка. — Молоком утром опять плевалась, что за ребенок…
Помощи от этих непонятливых женщин не дождешься, шлепаю обратно к месту сражения.
Стекло начинается ровно от моего носа, тянусь вверх, елозя носом по стеклу, дышу на него и рисую на запотевшей поверхности пальцем червячков, хлопаю ладонями и громко говорю «а-а-а-а-а-а-а-а-а», но драка даже не думает на меня смотреть: сестра пустила в ход ногти.
Никто меня не слышит и не видит, все заняты своими скучными делами!
Мне становится непривычно грустно. Никем не замеченная, бросаю спасательные работы и бреду на нейтральную территорию.
В прихожей солнце просунуло руки в окно, на полу — жаркий квадрат, мои босые ноги испачканы пылью еще с утра на балконе, пока я собирала урожай листьев алоэ. За алоэ я уже получила пару шлепков и внушение, что это — есть нельзя, хотя я и сама убедилась, что листья, такие обманчиво аппетитные, горше даже, чем йод, который я тоже на днях пробовала на вкус.
Длинная майка закрывает меня до колен, допустим — это платье. Волосы бабушка забрала в резинку на макушке — сказала, днем жарко, чтобы шейка не взмокла. Словом, я вполне хорошо одета для выхода в свет.
Входная дверь поддалась — это удивительно! Никогда не оставалась с ней, незапертой, один на один, мама каждый раз кричит: проверили, дверь заперта? А вот и не проверили! Вот так вам, не хотели меня вести гулять, а я вас перехитрила. Дверь отворяется бесшумно, я переступаю через порог, и ножкам становится прохладно — после нагретого солнцем пола прихожей.
— Ты где? Далеко не уходи, сейчас будешь мед с маслом есть, ты же любишь мед с маслом? — слышится глуховатый мамин голос из-за двери.
Ага, люблю, прямо обожаю. Сами ешьте эту гадость.
Захотелось по-маленькому, но возвращаться из-за такого пустяка домой? Ни за что! Они меня застукают, схватят, поднимут на руки и начнут тискать, и никуда потом не улизнешь — такой удобный момент может никогда не повториться. Присаживаюсь возле двери и делаю отличную лужицу. Все, теперь я совершенно свободна!
Ступеньки очень неудобные — так далеко одна от другой, что приходится держаться за железные прутья перил, чтобы спустить одну ногу, сесть чуть ли не в шпагат и подтянуть другую.
Вот тут живет соседка Натэла, моя сестра вымазала ее сыну глаза перцем, он орал во дворе как деревенский бычок, засунув голову под кран, и мамаша приходила к нам ругаться, а бабушка сказала: стыд какой, мальчик побежал к маме на девочку жаловаться!
Этажом ниже живет Шура, у нее тоже есть маленькая девочка вроде меня, но она такая плакса, что с ней и не поиграешь толком.
Ниже — самая темная часть лестницы и опасная дыра возле стены — бабушка всегда меня отодвигает оттуда и крепко берет за руку. Наконец я могу посмотреть — что там за дыра такая? Осторожно наклоняюсь — а ничего особенного, сначала паутина с блестящими мухами, потом кусок нижней площадки.
Пока дошла до железной печки, ужасно устала, но отдыхать некогда — дома совершенно не умеют жить без меня, и сейчас они начнут бегать и искать: где ребенок, где ребенок?! Немного ковыряюсь в круглом отверстии — так, для полного удовлетворения неисполненных желаний, нашариваю рукой пустые пачки от сигарет и пару шикарных бычков. Зажав в руке добычу, двигаюсь дальше.
Перила кончились — осталось пройти последний участок ступенек, а перил уже нет, только стенки. Может, стоит уцепиться за Шурину коляску? Неудачная мысль: коляска поехала вниз и чуть не уволокла меня за собой. Она вылетела в ослепительный, наполненный солнцем проем и исчезла.
Слышу сверху неясные тревожные крики. Скорей, скорей, если коляска смогла улизнуть, чем я хуже? Последнее препятствие — высокий порожек, ничего же не сделают для удобства человека — и вот она, улица!
Она падает на меня, как пробуждение, как ледяная вода речки, как радуга в летний дождь.
Высокие люди в ярких одеждах плывут мимо и сверху смотрят на меня, улыбаясь, а в ушах — гул, свист, сигналы машин, молотки, музыка из окон, постукивание и шаркание туфель, ботинок, сабо и резиновых шлепок.
— Чей ребенок? — раздался голос прямо над головой. — Вроде не цыганская. Из окна, что ли, выпала? Ты говорить умеешь? Кто из дома голых детей выпускает, совсем с ума сошли?
— Я не голая, а в платье, — пытаюсь объясниться, но от злости слова запутываются в языке, и выходит клокотание. Несколько неизвестных вокруг меня восторженно смеются.
