Летняя королева - [21]

Пока они лежали, восстанавливая силы, Алиенора уткнулась ему в плечо. Она знала, что за дверями суетливые слуги помчатся к Аделаиде с докладом, что молодой король и королева все еще в постели, выполняют супружеский долг, и от этой мысли она кисло улыбнулась. Королева-мать будет мучиться неизвестностью в надежде, что молодые наконец-то зачали ребенка, но при этом останется недовольной – ведь супруги так много времени проводят вместе, когда она не может на них влиять.

Свекровь Алиеноры продолжала добиваться превосходства под предлогом обучения этикету французского двора и подготовки к официальной коронации, которая должна была состояться в декабре в Бурже. Но вела она себя как кусачая собака – вечно изводила невестку, критиковала ее одежду, манеры, походку и то, что она слишком много времени тратит на украшение своей спальни и фривольности, тогда как лучше бы молилась. Алиенора всегда вела себя вежливо и скромно в присутствии Аделаиды, но в душе негодовала из-за поведения старухи.

Людовик сел в кровати.

– Мне пора, – с неохотой сказал он. – Аббат Сугерий ждет, я и так пропустил первую молитву.

– Тебя всегда кто-то будет ждать, – тряхнув головой, ответила Алиенора и, прижав ладонь к его спине, задержала мужа еще на минутку. – Быть может, после коронации нам следует подумать о возвращении в Пуатье.

Он начал терять терпение:

– Там наши представители, они нам будут сообщать обо всем, что происходит, а у нас и здесь много дел.

– И тем не менее следует подумать над этой поездкой, – настаивала Алиенора. – Мы не только король и королева, мы герцог и герцогиня, а наше пребывание в Аквитании было сорвано из-за спешного возвращения в Париж. Нельзя давать повод людям думать, будто мы о них забыли.

Людовик избегал ее взгляда.

– Я спрошу у Сугерия. Посмотрим, что он скажет.

– Почему это должен решать Сугерий? Его обязанность давать тебе советы, но он обращается с тобой как с учеником, а не королем Франции. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится.

Людовик ощетинился:

– Я действительно выслушиваю его советы, но принимаю собственные решения. – Он принялся одеваться.

– Ты мог решить отправиться в Пуату после коронации. Это ведь не трудно, верно? – Она тряхнула головой, и ее шевелюра замерцала над обнаженным телом, как золотой покров.

Людовик пожирал ее взглядом, раскрасневшись.

– Верно, – согласился он, застегивая рубаху до горла. – Полагаю, это будет не трудно.

– Благодарю, муж мой. – Она скромно и мило улыбнулась. – Я так хочу снова увидеть Пуатье. – И, как примерная, любящая жена, опустилась перед ним на колени, чтобы помочь обуться.

– Я люблю тебя, – выпалил Людовик, словно делая какое-то постыдное признание, а потом поспешно вышел из спальни.

Алиенора смотрела ему вслед, покусывая нижнюю губку. Добиваться своего она привыкла давно, и теперь это уже не доставляло ей такого удовольствия, как раньше.

Пришли женщины, чтобы помочь ей одеться. Она выбрала новое платье из красновато-золотого дамаста, с широкими длинными рукавами, а густые волосы убрала в золотую сетку с крошечными бусинками из самоцветов. Флорета поднесла тонкое зеркало слоновой кости. Алиенора осталась довольна увиденным: хотя красота и не правила ее жизнью, но давала преимущество, которым вполне можно воспользоваться. Лицо не нуждалось ни в какой косметике, но она все равно заставила Флорету добавить немного красной краски на губы и щеки в пику свекрови, ходившей с чисто вымытым суровым лицом.

Камердинер объявил, что по ее приказу доставили несколько расписных сундуков, а вместе с ними – новые балдахины и пару эмалевых подсвечников. Алиенора еще больше оживилась. Находясь в сердце Парижа, она постепенно превращала свою спальню в маленькую частичку Аквитании. Северная Франция тоже могла гордиться своими несметными богатствами, но этот край не знал столько солнца, как ее родина. Французский двор славился своей историей и вековыми традициями, но скучный и безрадостный вкус Аделаиды пропитал все вокруг. Даже эта великолепная башня, построенная отцом Людовика, со временем стала казаться попросту нелепой.

Слуги внесли новое убранство, и Алиенора принялась за перестановку. Один из сундуков она велела поставить у подножия кровати, а другой, с изображением компании танцоров, держащихся за руки, – подвинуть к стене. По ее приказу старый балдахин сняли, а новый, из золотистого дамаста, повесили. Горничные расстелили покрывало тонкого белого шитья, повторяющего мотив орла.

– Очередные покупки, дочь моя? – стоя в дверях, осведомилась королева-мать ледяным голосом, полным неодобрения. – В тех вещах, что были здесь раньше, я не вижу ничего плохого.

– Но их выбирала не я, мадам, – возразила Алиенора. – Мне хочется видеть напоминание об Аквитании.

– Ты сейчас не в Аквитании, а в Париже. А еще ты жена короля Франции.

– Но я все еще герцогиня Аквитании, матушка, – с намеком на вызов произнесла Алиенора, вздернув подбородок.

Аделаида прищурилась и все-таки вошла в комнату. С возмущением посмотрела на новые сундуки и балдахин. Ее взгляд упал на смятую постель, которую до сих пор не убрали, и ноздри сразу раздулись, словно почуяли запах недавних событий.