Летний этюд - [42]

О чем это толкуют Давид с Антоном? Хватит ли дерева на маленький столик. А вас, господа свободные художники, тут вообще не спрашивают, сказал Клеменс Йозефу и Антону.

В расчет принималось вот это место. Этот дом, который он укрепит, в котором выстоит перед невзгодами эпохи, а потом перед невзгодами возраста. Но ты ведь не живешь! — со слезами заклинала его Ирена. Сейчас не живешь! — Возможно, в этом была доля правды, но что делать. Порой, лежа ночью без сна, прислушиваясь к своим внутренним токам, он содрогался от страха, что перекрытые жизненные соки вообще иссякнут. Надо, чтобы они продолжали потихоньку цедиться, и тогда позднее, обретя полную независимость, он позволит им вновь хлынуть струей. Тогда он заживет. А до той поры будет довольствоваться предвкушением.

Он знал, что Луизе ведом настрой его души и временами она, кажется, побаивалась за него. Это его трогало, и он иногда поигрывал ее страхом, ради удовольствия. Но в самые глубины своего «я» не допускал и ее, тут Ирена могла быть спокойна.

Как водится, самое трудное — вплести в линейное повествование одновременность многих событий. Никто ведь не может одновременно быть везде и всюду. Вот Йонас, говорят, оборудовал у входной двери пропускной пункт, и дело доходило до громких препирательств, ведь кое-кто с помощью нехитрых уловок норовил отбрыкаться от проверки документов, в конце концов все уладил Давид, которого Йонас слушался больше, чем остальных: он убедил мальчика, что за пропуск вполне сойдут мальвы, а они были у каждого — кто сунул цветок в петлицу, кто в волосы, кто в вырез блузки, а кто и к туфлям приладил, вместо пряжки. Сам Йонас прицепил на треуголку целых два цветка, лиловый и желтый, ибо эта комбинация железно отгоняла злых духов. Потом они с Давидом, у которого с недавних пор начал ломаться голос, отправились за дом, к столярам. В пьесе-то мы не вахтеры, а, Давид? Давид сказал, что он по пьесе столяр. Ну и я тоже, сказал Йонас. Ученик столяра, как по-твоему? — Класс! — ответил Давид.

Дженни крикнула, что с такой неуправляемой труппой она в конце концов свихнется. Почему все путалось, сбивалось? Почему она сама стояла сейчас у кухонного окна и глядела на Антона так, словно он ей хоть и лучший друг, однако же не единственный. А он, качая на ноге Крошку Мэри и обсуждая с Йонасом применение различных сортов дерева в оборонных целях, — он смотрел на нее, чуть грустно, чуть насмешливо. В своей типичной манере. Итак, господа! — приказным тоном крикнула Дженни. Мы играем спектакль или нет?!

Реплика для Штеффи, та как раз вошла из сеней в кухню, крикнула «алло!» и, когда все резко обернулись, нажала на спуск фотоаппарата. Спасибо! Отличный снимок для рекламы. Представьте себе, сказала она, мы тоже приедем сюда, подсмотрим домик в деревне, совсем недалеко. Представьте себе, дело выгорит, и мы все будем до конца своих дней жить здесь рядышком — только позови!

Помните, как тихо стало на кухне, хотя было там человек десять? И как громко прозвучал один-единственный голос — Дженнин, — который решительно объявил: Здесь никто себе ничего не представляет, сударыня. Мы, между прочим, спектакль играем. Тут всё — чистейшая реальность.

Да что говорить, вы сами знаете: фраза вроде этой буквально поднимала дом, а заодно и нашу компанию, секунду-другую держала нас на весу, а когда мы медленно-медленно опускались, под ложечкой у каждого посасывало, как в лифте. И если даже этот день последний в нашей жизни — пусть, мы прожили его как надо, а это главное.

Луиза спросила, позволяет ли композиция испечь питу. Сейчас? Здесь? Не сходя с места? — спросила Дженни. Ну да, сказала Луиза. Пожалуйста, сказала Дженни. Мы это вставим как замедляющий элемент между сценой соблазнения, которая, надеюсь, успела состояться, — Клеменс и Луиза послушно кивнули, — и выходом наивной простушки. — Погоди, воскликнула Ирена. Простушка может появиться раньше. И даже пособит юной возлюбленной с выпечкой, вот как я сейчас, а попутно, как почти всякая простушка, расскажет свой сон. — Какой еще сон, сказала Дженни. — Который видела минувшей ночью. Вы только послушайте, он отлично вписывается в спектакль. Ну так вот, она шла по огромному зданию с великим множеством коридоров, лестниц, холлов, каморок и комнат, вверх-вниз по ступенькам, и не находила выхода. Ее как магнитом тянуло наверх, но, едва уступив этой тяге, она сразу плутала, упиралась в тупики. «Причудливо» — это слово она вправду слышала во сне. А потом, когда уже и надеяться перестала, выход отыскался, конечно же, внизу, на уровне земли. Проснулась она совершенно счастливая. Этот сон не иначе как означает, что она не потеряет чувства меры. Или? Что ей вредно заноситься чересчур высоко.

Очень может быть, сказала Дженни. Только она-то здесь не толкователем снов работает, а режиссером, и, между прочим, тот, кто опрометчиво рассказывает посреди спектакля такие сны, вообще не годится на роль простушки. А я что говорю, весело отпарировала Ирена, оживленная и красивая, с лиловой мальвой в волосах. Дженни сказала, что спектакль вышел из-под контроля, пора делать антракт.