Летний дождь - [34]

По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой! —

послышалось вдруг разудалое пение, и из-за речного поворота, из-за кустов ивняка выбрел и сам этот «молодой казак». Шел он посреди речки прямо в одежде, высоко поднимая ноги, и орал вовсю, повторяя одни и те же строчки.

— Эй, друг, ты что, другого места не нашел для прогулок? — крикнул Юрий, смеясь.

— Где хочу, там и гуляю, понял? — миролюбиво откликнулся «казак» и побрел по реке дальше:

— По Дону гуляет…

— Васька! Васенька! Иди, сынок, за им! — заметалась по берегу женщина с распаренными от стирки руками и в фартуке. — Там, дале, глыбко! Опять утонет!

— Как же, утонет! — откликнулся мальчишка, прицеливаясь шаровкой. — Нашла дурака!

— Так-то матери отвечаешь? Неслух!

И женщина, всхлипывая, заторопилась берегом следом за мужем. Вода то доходила ему до колен, то поднималась до пояса. Юрий решил помочь женщине: разулся, закатал до колен штанины.

— Вот и прибралась! Вот и постиралась! — причитала она. — Ну, нисколь по субботам одного нельзя нигде оставить. Как суббота — так наберется! Зотик! Зотик, вернись! Ой, а я вас спомнила! Вас не Юрой звать? Ой, а меня вы не узнаете? Мы из школы все вместе ходили: я до Выселок, а вы с Шурой до Воронино, спомнили? Зина я, Горбунова была, на класс ниже вас с Шурой шла.

И она неожиданно расхохоталась по-девчоночьи весело:

— Ой, извините, спомнила, как вы, бывало, нас с Шурой через ручей переносили, в логу, по очереди. А посреди воды-то и остановитесь. Боязно было… Мы с Шурой, как сойдемся, все про Это споминаем…

Зотик, увидев, как оживленно беседует его жена с незнакомым молодым мужиком городского обличья, потоптался посреди речки, потоптался и, пошатываясь, заторопился к берегу.

— Здрасте! — сказал он жизнерадостно Юрию и, кивнув на жену, снисходительно объяснил: — Футок не понимает! Пофу… пошутил я!

Юрий посмеялся, стал обуваться.

— Хто это? — округлив глаза, строго спросил жену Зотик.

— Кто-то! — подмигнув Юрию, с вызовом ответила она. — Смешишь людей! Позоришь! — И опять к Юрию, со вздохом: — Господи! Давно ли это и было-то?

— Шшто было? — прошипел муж.

— Что-то! — вприщур посмотрела она на мужа и пошла торопливо к селу, всем своим видом говоря, как ей стыдно за него, непутевого, и как она помнит то, что было еще, кажется, совсем недавно.

— Пофу… пошутить нельзя, — хмельно улыбнулся Юрию Зотик и стал выливать воду из сапог.

Вот он и ложок тот, что веснами заполнялся водой. Замедлил Юрий шаг, а потом бегом на крутой его берег. Остановился — не для того, чтобы отдышаться, — захлестнула его мысль: здесь, здесь Шура, не уехала. «Как сойдемся мы с Шурой, все про это споминаем!»— звучал в его душе голос Зины. На мгновение он вдруг ощутил себя тем шестнадцатилетним мальчишкой, по очереди переносящим девчонок через ручей. Вспомнил даже, что маленькая худенькая Зина казалась ему тяжелой. А крупная, рослая не по возрасту Шура — невесомой. Держал и держал бы ее над ручьем, испытывая непреодолимое желание прижаться лицом к ее смуглой, румяной от весенней свежести щеке. Все бы отдал, чтобы вернуть то время. «А Санька?»— полоснуло по сердцу. Санька, Санька, как ты будешь жить, мой Санька? Как того мужика — Аорист? Прости меня, Санька! Сын показался Юрию Отсюда таким одиноким, таким заброшенным, таким обиженным, что вмиг на свет не захотелось смотреть. «Ничего, Санька, ничего, сын! — взял он себя в руки, — Мы, брат, с тобой не по-банному крытые! Не по-банному, сын!..»

И сразу будто рванулся вперед. Зашагали шире, увереннее его длинные ноги, заработали вольнее руки. Он подставил лицо встречному ветерку, и душа словно нехотя, но освобождалась от всего недодуманного, недорешенного.

Постепенно Юрия отпустило. И надежда на предстоящую встречу с Шурой горячим нетерпением торкалась в сердце.

Он шел и вдыхал вкусный воздух летнего утра, чутко различая в этом воздухе все растворенные в нем запахи. Ни с чем не сравнимо дышит влажная летняя земля; щедро приправляет это дыхание молодой сосновый лесок; горьковато-терпким вином потягивает от осиновой рощицы; холодком тает во рту ландышевый аромат; кружит голову мята… Вот сейчас, вот сейчас… Кончится этот, сколько помнит Юрий, всегда молодой сосняк, и…

Юрий встал как вкопанный. Даже оглох будто на миг: когда-то красивая, сплошь под тесом улица, далеко убегавшая вдоль берега речки, исчезла. Будто прошел пожар. Не было его деревни Воронино. Только от огородов, кое от каких построек остались следы. Полусгнившие ребра срубов, ямы подполов, заросшие диким малинником. И столбы, столбы… Сохранилось всего несколько домишек. Издали увидел свой заросший крапивой да репейником двор. Подошел ближе, огляделся. Изба напротив печально привечала его цветущими на покосившихся подоконниках геранями.

Из темной калитки вышла сухая, но стройная старуха, лет, наверно, восьмидесяти. Юрий шагнул ей навстречу:

— Бабушка Лиза! — осел вдруг голос, — Елизавета Пахомовна!

— Не признаю никак, — всмотрелась старуха в его лицо неожиданно ясными из глубоких морщин глазами, — О-ох, Егорий никак? Соседушко мой молодшенький! — поцеловала троекратно. — Помнишь ли — не любил ты, как я тебя так величала? Егорий — скажу. «Никакой я не Егорий», — ты мне. Приехал все же? Это я надоумила Ленушку: отбей, мол, телеграмму, так и так: отец плох. Что озираешься — дивно?