Летние гости - [15]

— Вот бы взять да и внушить всем кулакам, которые хлеб держат: должны вывезти. Дело ходко бы пошло.

— Да, — согласился Петр. — Давай повнушаем.

Филипп уловил шутку и сам захохотал.

Чтобы разогреть затекшие ноги, они, разговаривая на ходу, по очереди бежали за санками. Потом опять ехали. И что-то, им показалось, ехали долго. Дорога вдруг испортилась. Быстрая сытая лошадь пристала и пошла шагом. Теперь они ехали по лесу и никак не могли узнать, где едут. По обе стороны стояли бородатые старые ели, голостволые сосны. Вдруг езженая дорога оборвалась. Лошадь озадаченно стала. Впереди была берложная непролазь, костром наваленные деревья.

— Ты что это? — вспылил Капустин. — Куда ты, Филипп, привез?

— А откуда я знаю?

Стали разбираться. Оказывается, была развилка, а они не заметили. Пришлось поворачивать обратно. Лошадь устала, и они устали, сидели молча. Сколько крюку дали!

— Эх ты, магнетизм, — вдруг поддразнил Филиппа Капустин. — Сходи-ка, узнай у лошади, чего она думает?

Филипп снова рассмеялся. Это бы интересно узнать…

— Эй, Солодон, куда ты нас завез?

Вдруг Филипп завидел в стороне пылающие гроздья рябины.

— Смотри-ка, даже не обклеванная, — удивился он и, черпая крагами жесткий мартовский снег, пробрался к рябине.

Взмыли вверх пировавшие на дереве красногрудые снегири. Капустин, привязав лошадь, пробрался следом. Солнечный свет пучками лучины ударял в прогалы между ветвей, зажигал снег россыпью искр. Было тихо и ясно. Они рвали таящие в себе ледяной холод сладкие ягоды, ели, радуясь нежданной лесной благодати. Ух, хорошо, ух, сладко! Всю терпкую горечь выморозило за зиму. Петр глубоко вздохнул, щурясь, подставил лицо солнцу.

— Знаешь, лег бы так прямо на снег и лежал в тишине, смотрел в небо. Хорошие, спокойные мысли тогда приходят.

Приехали к развилке. Ни Филипп, ни Капустин не знали, куда поворачивать. Выбравшись из саней, судачили, когда все-таки они свернули с большака. Здесь везде снег линован полозьями.

Вдруг показались дровни. Ехал в них мужик в красной опойковой шапке.

— Эй, где тут в Тепляху дорога? — крикнул Филипп.

Мужик испуганно оглянулся и, не отвечая, стал настегивать лошадь. Та ударила вскачь.

— Чего он? — обернулся недоуменно Филипп. Капустин пожал плечами.

— Стой, стой! Эй, стой, в Христа-бога! — заорал Филипп и, кинувшись в санки, погнал жеребца следом.

Мужик уже стоял в дровнях во весь рост и, с ужасом оглядываясь, нахлестывал лошадь. Филипп с азартом погнал следом. Выбежав из леса, дорога выгнулась петлей. По ней и мчался теперь мужик. Филипп завалил сани на один полоз и, чуть не выпав, направил лошадь напрямик по сумету. Взрывая снег, жеребец рванул и, весь дымящийся, выскочил на езженое место, стал поперек дороги за сажень от мужицкой подводы.

— Тпру, тпру, — натянул вожжи мужик, сбросил рукавицы и зло, обиженно высморкался.

— Дура! — в запале обругал его Филипп. — Чего мчишь? Съедим, что ль? Надо волосы дыбом иметь, чтобы так-то.

Мужик обреченно махнул рукой.

— Ии-эх, пропадай все. Нету ничего у меня. Вот тулуп берите… Вот хлеба ярушник. Сала вот кус.

— Не борони ерунду. Мы что, бандиты? — прикрикнул Филипп.

Подбежал запыхавшийся Капустин.

— Что это ты, милый?

— Что-что, а не что, коли заритесь, берите, — по-прежнему обижался мужик. Давно не бритое лицо было худое, замученное, обожженное морозом и ветром.

— Это за кого ты нас принимаешь? — строго спросил Капустин.

— За кого, за кого! — огрызнулся мужик. — Гли, по деревням у нас перо летит. Выпускаете из перин да из подушек. Сырым и вареным берете. Со своим Куриловым куры курите.

— Где у вас? — так же сердито спросил Капустин.

— Да в нашей же Тепляхе. Нарочно вот с извозной еду домой. Говорят, скоро и до моей избы доберетесь.

— Едем! Как раз в Тепляху и надо, — зло приказал Капустин. — Пропусти его вперед, Филипп.

Мужик, видимо, что-то понял. Лицо его стало добрее и от этого моложе. Объезжая их по целику, он озадаченно бормотал:

— А я уж думал, и вы… Вот оказия какая приключилась.

Потом вернулся от своих дровней, словоохотливо спросил:

— Отколь вы тогда ехали-то?

— Из Вятки.

— Так верст пять окружину дали. А я думал, Курилов. Извиняюсь тогда, коли не так. Поди, студено было? Мороз ныне лют. Март хвастался, быть бы посередке зимы, так быку рога обломал.

— Едем, — нетерпеливо сказал Капустин. Теперь он был не словоохотлив. Глаза его сузились, кожа обтянула острые скулы. Наверное, клял про себя Курилова. «Да, накузьмил там, видать, Кузьма, лихой балтиец».

Филипп смотрел на синеватые, в переливчатых искрах, снега и тоже молчал. Вот еще добавка к делу.

Снегам конца-краю не было. Вся дорога в свежих, надутых за ночь застругах. Почти под самыми санками вдруг захлопалась стая куропаток. Совсем как голуби, только с бурой лесной дичинкой в пере. Филипп выхватил «велледок». Ему уже представилось, как, чертя крылом снег, бьется птица, но Капустин сморщил лицо.

— Оставь, Филипп, не надо.

И он, поняв Петра, спрятал револьвер обратно в кобуру. Не хотелось Петру поднимать стрельбу перед селом, заводить шум.

На сжатом суметами зимнике за однопосадным починком они нагнали женщину. К мужику садиться было некуда: у него сани приспособлены для возки бревен, сам вертелся на брошенной поперек плахе.